махнул рукой. – Ладно, забирай и его. А вот град твой, Переяславль Рязанский, я ныне беру под свою руку. Не хочешь принять в держание – твое право. Но и в твоем владении ему не бывать. Да и иные твои грады тоже забираю.
– Лихо ты меня, стрый-батюшка, – невесело улыбнулся Ингварь. – А не боязно тебе, что народ воев твоих во град мой не пустит?
– Тут уж не твоя печаль, княже.
– Да какой я ноне княже? Милостью твоей изгой я, да и токмо.
– Ты сам выбрал, – посуровел Константин. – А теперь скажи, согласен ли ты на слово мое, дабы кровь людей не проливалась попусту?
– Так ведь ты мне выбора не оставляешь.
– Выбор всегда есть. Даже при твоем упрямстве он еще остается – либо бой, который для многих твоих ратников станет последним, либо уйти без крови.
– Понапрасну руду лить не буду, – твердо произнес Ингварь. – Стало быть, уйду без.
– Что ж, рад, что ты хоть здесь поступил разумно. А теперь… – Константин протянул руку к свертку с иконой, доставленной Вячеславом, и неспешно развернул ткань. – Целуй в том, что слово свое сдержишь.
Ингварь наклонился над изображением божьей матери, да так и замер, не в силах пошевельнуться. Именно эта икона стояла в красном углу его ложницы. Именно перед нею долгими осенними вечерами клал он поклон за поклоном, когда в первый раз в жизни влюбился и истово просил богородицу, дабы она пособила ему и обратила столь милый Ингварю девичий взгляд безмятежных голубых глаз на юного княжича. Именно ее пять лет назад, дурачась с братьями, Ингварь нечаянно уронил на пол, за что ему изрядно влетело от отца, хотя сама икона от падения практически не пострадала, только откололся маленький кусочек снизу. Ингварь провел пальцами по выщербленному деревянному краю – сомнений больше не оставалось.
– Стало быть, вот ты как, – протянул он грустно. – Пока мы тут с тобой… ты уже все давным-давно решил. А Давид, брат мой? – с тревогой спросил он у Константина.
– Жив и здоров – что ему будет? – пожал плечами тот. – Мои вои с малыми отроками не сражаются. Коль захочешь, через день-другой я тебе его пришлю. А пожелаешь – оставишь пяток своих дружинников, и они отвезут его к матери и прочим братьям, чтоб все вместе были.
«Все знает, злыдень», – мелькнула в голове Ингваря мысль.
Пытаясь сохранить остатки мужества и не давая себе впасть в глубокое бесполезное отчаяние, он с благоговением поцеловал край синего плаща богородицы.
– Об одном прошу… – Слова давались Ингварю с трудом. Вместо этого хотелось рвать и метать, грызть землю, а еще лучше впиться зубами в глотку ненавистного врага, который стоял тут же, совсем рядом, только протяни руку и коснешься. Но Ингварь был князь и старался все время помнить об этом. Вот потому он и шел, с его точки зрения, на откровенное унижение. – Отсрочь свою волю хоть малость. Для пешцев моих все ясно, а дружине время надобно, чтоб обдумать все как следует. Про воевод с боярами и вовсе молчу. Сразу поведаю – неволить никого не стану, потому, ежели кто восхочет к тебе на службу перейти, – путь чист, но время поразмыслить им надобно.
– Это