– непомерные размеры.
«И в кого токмо она у нас уродилась», – часто вздыхала ее сухонькая мать, с жалостью поглядывая на необхватную дочку, которая во всем остальном не только не уступала своим подругам, но была получше их: что характер имела покладистый, что на работу любую – не только баб, но и мужиков иных за пояс заткнет. В плотном, могучем теле не было ни единой жиринки, ни единой сальной складки – просто костью уродилась широка не в меру.
Оно, конечно, худых девок в Березовке не уважали. Ну какие из них работницы? Опять же и рожать им тяжко, и с кормлением дитяти зачастую морока. Но и такие чрезмерные габариты мужиков тоже отпугивали.
Да и на руку девка была тяжела. Такую в углу прижмешь, да потом и сам не возрадуешься – вдруг что не по нраву придется, так зашибет с одного удара. Поначалу, правда, все равно пытались – смельчаков в селе хватало, но после того как пару раз приключилась осечка, о чем наутро наглядно свидетельствовали припухшие рожи и здоровенные синяки, красующиеся на них, попытаться в третий охотников не сыскалось. Так и вышло, что все ее подруги давно обзавелись семьями, нарожали детей, а она осталась неприкаянной.
Любиму же как-то раз, было это на Купальский праздник, стало ее уж больно жалко. Видно было – тоскует девка, хоть и старается этого не показать. Все в хороводе веселом, а она вдали у березок одна-одинешенька стоит, потому как идти-то некуда. Девки-то все на четыре-пять годков помоложе ее, так что старовата она для них. Если б кто нашелся да в хоровод привел – одно, а самой в него на третьем десятке соваться – стыдоба. Туда же, где замужние бабы сарафанами крутят, ей и вовсе нельзя, не по чину.
Тряхнул Любим вихрами, да и пошел прямо к ней. Негоже это, когда все веселятся, а у кого-то одного печаль на сердце застыла. Поначалу девка отнекивалась, но больше ради приличия, потому как согласилась быстро, после чего весело кружилась в хороводе, от души смеялась да то и дело с благодарностью посматривала на Любима.
А уж когда Гуней неуклюже над ней подшутил, сказав, что, видать, ведали родичи, какой стройной будет их дочка, коли прозвали Берестяницей[53], и Любим, заступившись за нее, ловко срезал долговязого острым словцом, девка и вовсе расцвела.
С той поры миновало меньше трех месяцев, но кое-кто уже заприметил, как часто Берестяница оказывалась близехонько от Любимовой избы. То бабке Забаве из леса лукошко грибов принесет, то ягод, а то просто забежит пошептаться. Бабка у Любима знатной ворожеей слыла, от многих болезней наговоры знала, да все с молитвой святой, не иначе. Часто к ней люди шли, а Берестяница чаще всех.
И как-то так выходило, что почти всегда в избе о ту пору был и Любим. Впрочем, Берестяница особо с ним не заговаривала, даже не оборачивалась. Так лишь, стрельнет украдкой глазами в его сторону, вздохнет чуток, да и то чтоб никто не приметил, и снова к бабке Любимовой с расспросами. Однако старой ворожее вполне хватило и той малости. Мудрая Забава уж давно поняла, кто на самом деле нужен девке, но благоразумно помалкивала, ничего не говоря