что удивительно, но наша рискованная беседа доставляет ему удовольствие. Лицо его сделалось серьезным, а потом он рассмеялся. По особенному выражению глаз и общей мрачности его физиономии я мог с уверенностью судить о том, что им владеет некое сладострастие. Настоящее чувственное желание – вещь серьезная. Мужчина всегда серьезен и мрачен, когда затронута его развратность, что является признаком дремлющей в нем животности. Лилиан смеялась, лукаво поглядывая на меня. Она знала, что я имею в виду. Когда станция была уже близко, девушка поотстала и показала мне знаком, что исправила свою ошибку и вывела конец тесемки над поясом впереди платья. В окружавшей нас темноте я получил возможность приблизиться к ней и потянуть за ленту. В ответ я получил тихое «ох, больно!», после чего последовало её рукопожатие, торопливый поцелуй и вздох наслаждения. Я больше не давал о себе знать, и мать с отчимом решили, что я уехал 5-го, однако я сделал все так, чтобы посвятить тот вечер Лили, и удалился восвояси лишь на следующий день.
«Азбука» была уже готова, и я пообещал г-ну Арвелю, что сразу же вышлю ему экземпляр, поскольку он всегда любил почитывать всякую не слишком пристойную беллетристику. Свое обещание я выполнил дня два спустя. Он сказал, что постарается сделать так, чтобы книжка не попалась на глаза Лили, а сам будет читать её исключительно в кабинете. Это замечание поразило меня, поскольку совершенно не требовалось от г-на Арвеля. На обратном пути в Париж я смутно представлял себе дочь Арвеля и Адель читающей одновременно «Желтую комнату» и «Азбуку». Я начал думать, что понял бы его слова в целом гораздо лучше, если бы поверил в противоположность всего того, что он говорит, особенно когда он упоминает имя Лили.
Вернувшись в Париж, я рассказал ей о том, что папа получит от меня один неприличный труд, попросил втихаря тоже его прочесть. Я сказал Лили, что хочу снабдить его этой развратной книжкой для того, чтобы он поднабрался опыта и, может быть, изнасиловал дочь, когда меня не будет рядом. В августе она останется вдвоем с бабушкой, поскольку папа и маман собираются ненадолго в Германию.
Нагруженный сердечными пожеланиями укрепить здоровье ваннами в Лямалу и получив наказ по возвращении первым делом наведаться в виллу «Лилиан», я сел в поезд и закрыл глаза, думая о том, какие ещё радости уготованы мне перед отъездом.
2-е июля 1898
По пути на Рю де Ляйпциг, где должна была состояться наша встреча с Лили, я купил легкий бамбуковый прут или, иначе говоря, хлыст для верховой езды, чтобы не идти по улицам с обычной плеткой.
Явившись на свидание, пунктуально, одетая с кокетством, которое должно было дать мне понять, каких усилий стоил ей этот туалет, она прямо с порога спросила:
– А где ваша плетка?
Я показал ей прут.
– Это для тебя, Лили, а потом – для моих собак.
В руке она держала «Желтую комнату», которую, как она решила, я хочу сразу же получить обратно. Я сказал, что она может держать книжку