увеличивая нагрузку и изучая его предельные возможности работоспособности, а продолжительность жизни врача остаётся равной профессиям в экстремальных условиях. Жизнь и у врача одна, и её никакими надбавками и моральными поощрениями не продлить и не сохранить.
Теперь Словину никто не мог подать даже слабую надежду. Опыт врача, поставившего себе диагноз, блокировал все слова утешения в его адрес.
Зимин ловил себя на мысли: если бы у него был секрет спасения от этой болезни и нужны были его усилия, то он отдал бы все, что в его возможности. А тут с трудом подбирались слова утешения. И тут впервые Зимин увидел, что для смертного человека в момент исхода нет ничего в арсенале современной медицины.
Словин через день, а может через два, по исходу физических сил, сам поставит окончательный диагноз. И это будет приговор. Без права подачи апелляции. Приговор, который обжалованию не подлежит.
При жизни сказать Словину нужные слова, или он ждет духовника?
Словин человек высокого душевного здоровья, но и ему нужен адвокат. Ему нужны те же слова, которые он говорил всегда и всем, кто в них нуждался.
За что такому человеку, который по образу жизни и мыслей был светел и ясен, уготована высшая мера? Не может судьба перевесить на весах жизни и смерти такой груз, как возраст и болезнь. Конечно, некоторые люди умирают и в более молодом возрасте, но большинство живут намного долее. Кто вершит правосудие над человеком? Для чего приходит этот миг – вступление в небытие? Что хочет от нас природа нашего сознания? Борьбы? Веры в себя или в Бога? Человеческим разумом это постигнуть немыслимо. Каждый всходит на Голгофу, а мы – немые свидетели этого человека на земле. Он уходит, а мы остаемся. На наших глазах умирает человек. И мы это воспринимаем как должное. И не умолить, и не умилостивить держащего Высшего Начала – Судьбу нашу человеческую. И это мы почему-то принимаем и говорим: такова жизнь.
На наших глазах Словин восходил на лобное место. На наших глазах он примет смерть. Смерть ни во имя чего, ни во спасение, ни в грехе, а только закончит он также как каждый человек, будь он раб божий или неверующий. Он должен принять смерть, тут даже не он принимает эту смерть, а смерть настигает его на том отрезке жизни, когда он ещё мысленно для себя находился на полпути. Уйти из жизни по причине страшной болезни. За что ему уготовлена такая высшая мера? И никакая кассационная жалоба не может его спасти от смерти. Это та ситуация, когда не сообщают день или час смертельной инъекции. Остаток времени каждый смертник надеется на чудо.
Для Словина слова правды о его болезни подобны яду, а ложь становится лекарством. Отбросив все теории по Павлову о торможении и возбуждении, каждый человек думает о своем выздоровлении.
Последний месяц Словин, превозмогая слабость организма, выслушивал от пациентов чужую боль, и тут в какой-то момент организм сдался, и раковые клетки мгновенно, метастазируя, расползлись, разъедая тело. Он после проведенной паллиативной операции, когда в сущности радикального для больного