меня за гостеприимство. В радости я побежал рассказать об этом происшествии матушке, и она, пользуясь случаем, объяснила мне, что такое благодарность.
На другой день, утром, я побежал к своему птичнику и увидел, что мои питомцы опять разлетелись, за исключением только нескольких воробьев, которые и не собирались никуда, а, напротив, делали разные приготовления, чтобы завладеть местами, которые товарищи им оставили. Том указал мне, что они переносят в клювах соломинки и хворостинки, и объяснил, что они делают это для того, чтобы свить гнезда. Я прыгал от радости, мечтая о том, что у меня будут маленькие птички, что я увижу, как они станут расти, и что мне не нужно будет для этого лазить по деревьям, как делал прежде Том.
Настали теплые дни, воробьи нанесли яиц, из них вылупились птенцы. Я следил за их развитием с радостью, которую и теперь еще помню, когда спустя сорок лет смотрю на этот же птичник, но уже разломанный. Детские воспоминания так приятны для взрослого, что я не боюсь наскучить моим читателям, рассказывая эти подробности: я уверен, что они почти каждому напомнят что-нибудь из его собственного детства. Притом, пройдя длинный путь через пылающие вулканы, залитые кровью равнины и мерзлую тундру, простительно остановиться на минуту среди зеленых мягких лугов, которые почти всегда встречаются в начале пути.
Летом мы расширили границы наших прогулок. Однажды Том, по обыкновению, посадил меня к себе на плечи, матушка обняла меня нежнее обыкновенного, а отец взял палку и пошел с нами. Мы пересекли парк, затем, следуя по живописному берегу речки, достигли озера. В тот день было очень жарко, Том снял куртку и рубашку, потом, подойдя к берегу, поднял руки над головой, прыгнул так, как прыгали с испугу лягушки, когда мы подходили к ним, и исчез в озере. Я испуганно вскрикнул и побежал к берегу, не знаю, с каким намерением – вероятно, для того чтобы броситься в воду. Отец удержал меня. Я дрожал от страха и кричал изо всех сил: «Том! Мой милый Том!» Наконец, он появился. Я начал звать его так усердно, что он вернулся; я успокоился только тогда, как он вышел на берег.
Тогда отец указал мне на лебедей, которые скользят по поверхности воды, на рыб, плавающих на небольшой глубине, и растолковал мне, что человек при помощи некоторых движений может по нескольку часов находиться в стихии рыб и лебедей. Подкрепляя объяснение примером, Том потихоньку сошел в воду и, уже не ныряя, начал плавать, протягивая ко мне руки и спрашивая, не хочу ли я к нему. Я колебался между желанием и страхом, но отец, заметив, что` со мной происходит, сказал: «Не мучай его, он боится».
Эти слова были заклинанием, с помощью которого из меня можно было сделать все что угодно. Отец и Том всегда с таким презрением говорили о трусости, что хоть я и был ребенком, однако покраснел при мысли, что они думают, будто я боюсь, и закричал: «Нет, нет, я не боюсь, я хочу к Тому!»
Том вышел на берег. Отец раздел меня, посадил на спину к Тому и велел хорошенько держаться руками за его шею. Том поплыл. По тому, как сильно я сжимал