с чувством удовлетворения, наконец, произнесла Галина Семёновна.– Славка познакомил меня с ним, высоким кареглазым брюнетом с мужественным лицом и ослепительной улыбкой, которая тотчас же меня пленила. На следующий день, выходя из института, я увидела Николая. Он сидел на скамейке в сквере с букетом цветов, поджидая меня. Мы начали встречаться. Ходили в кино, наслаждались в местных забегаловках ароматным кофе со свежеиспечёнными булочками, а потом долго гуляли по набережной Невы, держась за руки. Я была влюблена в него по уши. Жизнь казалась прекрасной и многообещающей. Но две недели, которыми ограничивалась его побывка, быстро пролетели. Николай уехал продолжать учёбу в Павловское, где располагалось его училище. Наши встречи стали редкими, но мы часто писали друг другу.
Я внимательно слушала Галину Семёновну и наблюдала, как преображается и светлеет её лицо, как светятся глаза. Передо мной сидел совсем другой человек – добрый, ранимый, с мягкими нотками в хотя и прокуренном голосе, с хорошо поставленной речью.
Между тем, Галина Семёновна продолжала:
– Через полгода, Николай сделал мне предложение, и мы сыграли студенческую свадьбу, как раз во время каникул, хотя родители были категорически против. Считали, что сначала нужно закончить институт. К концу третьего курса у меня родился Ванечка. Академический я брать не стала. Мама помогла.
За год до начала войны муж уехал в Серпухово продолжить своё образование в Высшей военной – авиационной школе воздушной стрельбы и бомбометания, Стрельбоме, как её называли курсанты, а оттуда прямиком на Северо-Западный фронт.
Аккурат к началу войны и я закончила институт, и, вопреки категорическим возражениям и даже мольбам мамы, ушла на фронт, оставив на неё трёхгодовалого Ванюшку. Отец ушёл добровольцем несколькими днями раньше.
Галина Семёновна внезапно замолчала, закуривая очередную папиросу.
– Если бы я только знала. Если бы я только знала, – сокрушённо повторяла она, будто могла что-то изменить в своей судьбе.
Я, затаив дыхание, слушала, боясь пошевелиться, чтобы не нарушить ход её мыслей.
– Восьмого сентября 1941 года,– продолжала Галина Семёновна, – немецкая группировка Норд вышла с севера к ладожскому озеру, а финны подошли с юга, взяв город в кольцо. В этот же день был разгромлен городской склад с продовольствием. Выдавали по 125 грамм хлеба на человека в сутки.
Мама пошла работать на Кировский завод, выпускавший танки для фронта, оставляя Ванечку со своей соседкой, пожилой женщиной, тётей Шурой. Однажды она не вернулась с работы, попав под очередную бомбёжку. А Ванечка умер от дистрофии.
Чтобы похоронить человека в блокадном Ленинграде, нужно было отдать полторы буханки хлеба – 500 граммов стоил гроб, столько же доставка на кладбище и услуги гробовщика. Так что, я даже не знаю, где похоронены мой Ванечка и мама. Обо всём этом я узнала от чудом выжившей тёти Шуры, после прорыва Невского пяточка в январе 1944 года.
В 1943 пришла похоронка на мужа, а в 1945 – на отца, – с горечью заключила она, казалось, намеренно истязая себя