громкими приветствиями не разбудить Александру Васильевну. Потом отвел меня от окна и негромко сказал:
– Давайте, Иван Силыч, пока учителя нет, пройдемте по нашей деревеньке.
Рассвет только проклевывался. Было свежо, даже прохладно.
Каких-либо достопримечательностей деревенька не имела. Холмистые поля спускаются к речке, не широкой и не глубокой. Берега ее кое-где покрыты кустарником, кое-где болотце и песочек, а на дне густая трава, в которой, видимо, и скрывались хваленые Глебом окуни. В разных местах речонки мокнут деревянные бороны, повернутые длинными зубцами в воду. В двух местах в воду уходят дощатые настилы, на которых, наверное, бабы моют белье.
Через речку перекинут новый мост. «Земский», – поясняет Успенский. Белые перила, белые сваи, знать, деревенька не забыта богом. На середине моста останавливаемся. Направо, на крутом пригорке, среди густого березового парка виднеется дом. «Господский», – вновь негромко объясняет Глеб Иванович. Налево, по низменному берегу, из-за березок просматривается красная крыша волостного правления, соединенная с деревенской «училисшей», воспроизводит местную речь Глеб. Подальше, в приветливой зелени березнячка виднеется крыльцо кабака. За этой передовой линией построек, обитаемых сельским начальством и интеллигенцией, тянутся жиденькие крестьянские постройки, перемежающиеся плетнями, низенькими почерневшими крышами амбарчиков и редкими, в двух-трех местах, купами небольших деревьев. Крестьянские крыши покрыты соломой, которая поддерживается разбросанными по ней жердями. Унылый, бедный вид деревеньки, задумчивая тишина, царящая в ней, наводят тоску.
Пройдя с одного конца моста на другой, мы, опечаленные серьезно-задумчивой бедностью деревни, с радостью встречаем настоящую мелочную лавку с настоящей вывеской. На ней, по обыкновению, изображены фрукты, виноградные кисти (и откуда виноград на Валдае?), маленький китаец… Лавка закрыта, но Глеб говорит, что продаются в ней деготь, хлеб, кнуты, вожжи, лапти, ситец, двухкопеечные сказки и трехкопеечные папиросы – это для крестьян, для «высшего общества» – писчая бумага, почтовые марки и папиросы фабрики Петрова.
Лавка находится на самом бойком месте. Деревня у нее за спиной, направо – господский дом, налево – волость, кабак, а за волостью – на расстоянии версты – церковь. Мимо нее бежит почтовая дорога. Сейчас по ней тянется небольшой обоз. На повозках, на толстом слое сена лежат люди – по одному, по два, закутанные во что-то белесое.
Глеб Успенский долго всматривается в этот обоз и коротко роняет:
– Раненых везут. С турецкой войны.
Мне хотелось дойти до господского дома, посмотреть, как нынче живут бывшие хозяева жизни. Но навстречу нам попался какой-то жиденький мужичок, с неопрятной рыженькой бородкой, в резиновых сапогах и замусоленной телогрейке, с охапкой удочек на плече и прокопченным ведром в руках. Он недоуменно смотрел на нас.
Глеб Иванович покрутил правой рукой бороду, потом протянул руку мужичку:
– Утро