очень хороший человек, может быть, даже славный. В особенности когда молчите. Но ваше молчание, к сожалению, не золото. Я не знаю, как вы учились в гимназии и учились ли в ней вообще. Вашей голове свойствен органический порок – неумение мыслить, в том числе – логически.
Вы говорите о счастье, когда, как вы выражаетесь, каждый человек знает свой артикул. Вы говорите мудреными словами, а народ – проще и выразительнее: каждый сверчок знает свой шесток. Вы когда-нибудь задумывались о том, что такое счастье? На этот вопрос и более счастливые умы не могли найти ответа. Чтобы выработать формулу человеческого счастья, нужно знать, в чем заключается несчастье человека. Нужно переболеть этим несчастьем, нужно в самом себе, в своем собственном сердце ощущать все то, что нужно мне для того, чтобы я чувствовал себя человеком, все то, что дает мне счастье, все то, что не оскорбляет меня, не искажает моего человеческого достоинства.
Он хотел продолжить, но в это время из сгущающихся сумерек вынырнул Иван.
– Ваше поручение исполнил, – доложил он брату. – Завтра на рассвете нас будут ждать на берегу.
– Спасибо, Иван Иванович! – поблагодарил Успенский брата. К предстоящей рыбалке он отнесся со всей серьезностью и попросил: – Я вас, Иван Иванович, попрошу подготовить с Александрой Васильевной большую кастрюлю. Да заготовьте дров. Да не забудьте про соль, картофель и пшено. Да миски поищите с ложками. Ведь учитель наверняка забудет про это. А нам надо угостить Ивана Силыча валдайской ухой. С дымком. А пока я буду вам премного благодарен, если вы вынесете нам на свежий воздух по рюмочке водки и ломтику лимона.
Иван осуществил просьбу брата незамедлительно. И мы снова запыхтели папиросками.
– Так вот, наш славный Иван Силыч! Формул человеческого счастья много. У Некрасова своя, у Толстого своя, у Достоевского своя. Но никто в отличие от вас не считал за счастье покорное сидение на своем шестке, оскорбляющее человеческое достоинство! Я не теоретизирую, а исхожу из собственного жизненного опыта, потому что не одно десятилетие прожил, как и вы, Иван Силыч, в атмосфере гнетущего надругательства над человеческой личностью.
Иван Иванович занялся сборами на рыбалку, и Глебу Ивановичу пришлось самому сходить на кухню, чтобы сызнова наполнить рюмки. Процедура повторилась. И, подымливая, Успенский продолжил разговор.
Хмельная добавка смягчила сердце Глеба, и он вновь стал называть меня Силычем.
– Я родился и вырос, Силыч, в Растеряевом царстве. Его законы в полной мере соответствовали вашим представлениям о счастье. Мне еще повезло, что ближайшее окружение, родители и родственники не были его типичными представителями. Отец мой родился в многодетной семье дьякона села Богоявленского Епифанского уезда Тульской губернии. Он был дельным, честным и умным чиновником, который на свои гроши помогал и многочисленным бедным родственникам, и тем малознакомым людям, о нужде которых подсказывало ему сердце. Он окончил духовную семинарию в Туле,