голову, ее охватывает страх. Христос исчезает, а на его месте, под сошедшимися сводом, словно грозовые облака, ветвями, висит распятый одноглазый длиннобородый великан. На его нагих плечах сидят два огромных ворона.
Громадные птицы смотрят на нее пристально; угольно черные глаза светятся недобрым умом. Они нахохливаются, изгибают гигантские крылья, встряхиваются. И гулко, словно кто-то дует в медный горн, нараспев произносят в унисон:
Из Змеем обвитого
мирного Мидгарда
идет Суд Одина
по пути Ясеня:
скрелинг проклятый,
Лауфейсона семя;
с ним же дитя,
что верит Распятому,
ворогу общему.
Великан оживает, поворачивает голову, и жилы у него на шее натягиваются, словно корабельные снасти. Он смотрит налево, затем направо, по груди скользит седая борода. И до боли медленно наклоняет голову – так человек пытается разглядеть укусившую его мошку. Поборов страх, она вскидывает голову, встречает его взгляд. Его черная левая глазница пуста, а правое око – цвета бушующего моря. Холодный, ужасающий внимательный взгляд видит ее насквозь, срывает покровы отваги, оставляя ее без защиты. В этом взгляде обретают плоть картины… видения…
Она видит, как кидает на волнах бурного зимнего моря оплетенный корнями корабль. На носу, под драконьей фигурой, стоит человек; она узнает рыжебородое лицо, посеревшее теперь от забот, искаженное яростью, печалью потери и жаждой отмщения. «Я найду тебя, – шепчет он, и слова его тонут в буре. – Клянусь Одином, найду!»
Дождь сменяется дымом – он клубится над огромным костром, языки пламени рвутся, танцуя, в ночное небо. Вдалеке шумят волны, по берегу несется эхо смеха. Вокруг костра собралось с десяток человек, все с заплетенными в косы бородами и костяными амулетами; в их глазах ледяной гнев, ладони лежат на рукоятях мечей и топоров. Их предводитель, исполин с кривой спиной и пучком черной соломы вместо бороды, смеется громче всех – и обвинительно тычет пальцем в пришельца.
– Я тебя помню. Ты служил королю Олафу. С чего бы теперь служить мне? Почему я должен тебе верить, сын Хьялмара? В прошлую нашу встречу, у Силлийских островов, ты жаждал моей крови.
Теперь вместо смеха слышатся крики и стоны умирающих. Болото усеяно трупами, медное солнце тонет в туманах запада. Исполин лежит в окропленном кровью вереске; он тянется к обломку своего меча, но его противник, широкоплечий сакс в цепях и волчьей шкуре, ставит ногу ему на грудь, глубже вгоняя ему в глотку железный наконечник копья. Из тумана появляется рыжебородый, посеревший, пьяный от крови человек. Он застает сакса врасплох – и опускает ему на спину боевой топор. Смотрит в сумерках на распростертого на земле исполина. «Не смей умирать, ублюдок, – произносит он. – Ты моя приманка».
За сумерками опускается тьма, человек превращается в витой ясень под усыпанным звездами небом. Под его ветвями курится алтарь, воздух наполнен фимиамом