осознал, что смерть его близка.
Погружённая в полумрак из-за занавешенного окна, её комната как будто стала меньше. Исчезли тени и солнечные блики, играющие с рамками бабочек, что висели на стенах, неустанно присматривая за старухой. Полумрак скрыл и грязь на полу, и слой пыли, местами встревоженный грубыми пальцами старухи.
Отвернув от её морщинистого злобного лица взгляд, я увидела тарелку, стоящую на столике у кровати и крошки на ней, единственное, что осталось от приготовленного ею блюда. Две жирные мухи медленно ползали по той тарелке, никуда не торопясь.
– Что, сожрала всё в одну харю? – огрызнулась я, хотя предложи она мне кусочек, я всё равно бы отказалась.
– Не тронь моих бабочек – попросила она, скривив рот в гримасе. – Я готовила это блюдо не для тебя.
– Ничуть не сомневалась в этом. И, смею заметить, я уже тронула твоих бабочек. Ты ведь слышала всё сама.
– Сука.
Я решительно двинулась к кровати и расправила завернувшееся под старуху одеяло. Сама не знаю зачем это сделала, ведь старая карга почти потеряла зрение, ровно, так же, как и остатки своего разума, и возможно даже не заметила ничего. Ни один мускул не дрогнул на её лице. Кот прокрался мимо меня, запрыгнул на кровать старухи, словно пытаясь защитить старушку и довольный вытянулся вдоль её жилистой руки.
– Как думаешь долго тебе осталось?
Я не могла понять смотрит она на меня или куда-то за меня. Возможно, в тот тёмный угол, в котором прежде стояла вешалка с её вонючей одеждой, а сейчас куда-то запропастилась. Мной вдруг одолело сильное непреодолимое желание пойти и отыскать ту вешалку, но в момент, когда я собралась отойти, бабка вдруг в голос расхохоталась, отчего у меня по коже пробежала дрожь.
– Ты думаешь это конец. Нет, детка, смерть – это только начало. Он придёт за тобой. Проведёт тебя за собой, хочешь ты этого или нет. Ты нужна ему.
– Всё, я звоню тёте Офелии. Пускай она сама разбирается с тобой.
– Она не спасёт тебя – сказала старуха, но кашель стёр улыбку с её злобного лица.
– Однажды уже помогла. Не знаю, что случилось бы со мной, если бы не тётя. – Признаться, я сама не верила, что сказала подобное.
– Ты просто наивная дура. Вот кто ты. Она не о тебе заботилась. Если бы заботилась, приходила бы чаще. Если бы заботилась, она пришла бы до того, как нога твоя начала гноится.
Я не хотела её слушать, и потому, потянулась к мобильнику, лежащему в заднем кармане джинс. Набрала номер той, которую считала тётей, но ещё до того, как услышала записанный голос оператора, оповещавший меня о том, что абонент временно недоступен, увидела её сидящей всё на той же веранде с телефоном, зажатым в руке. Бутылка белого Шардоне, разбившаяся вдребезги, валяется у входной двери, над которой не висят теперь колокольчики. Её ладони кровоточат, изрезанные секатором, а вокруг неё на качели, окружая её, словно мягкое облако, лежат