своим действиям.
Отвожу от него взгляд, и рассматриваю теперь вполне себе нормального на первый взгляд паренька. Высокий, молодой, может только на пару лет старше меня. Довольной щуплый, но не худощавый. Скорее похож на гончую, из тех, кого ноги кормят, чем на дохляка, обделённого здоровьем. Он смотрит на меня рыскающим взглядом, но, судя по всему, не видит. Темноволосый пацан явно не заинтересован тем, как здесь оказался. Сразу видно, что гложет его что-то другое. Куда более личное и глубокое, чем могло показаться на первый взгляд. Стоит, опираясь на переднюю ногу и яростно раскачивается взад-вперёд, как при синдроме навязчивых движений, из тех, что человек контролировать не может. Размышляя, грызёт передними зубами дымящуюся сигарету, тонкую длинную, и то и дело откусывает от фильтра кусочек за кусочком, частички которого сплёвывает себе под ноги.
По соседству с ним вижу седобородого старика, похожего на профессора. На нём пиджак, немного великоватый для него, но вполне приличный, а из кармана рубашки торчит небрежно сунутый кем-то розовый платок. Дед крутиться на одном и том же месте, словно его заело в автоматическом инвалидном кресле. На пледе, укрывающем его иссохшиеся ноги, лежит жёлтая резиновая уточка, из тех какими играются в ванной комнате малыши. Но сколько бы меня не раздражало его вращающееся кресло, у меня почему-то не возникает желания подойти и остановить его, даже если бы я и могла это сделать. Похоже, это единственное, что отвлекает его мозг от печальных мыслей. Пусть себе крутиться – думаю я, и переключаюсь на женщину, облачённую в розовую балетную пачку.
Взгляд её блуждает, как у многих из них, словно во тьме. Но конкретно с ней, дело тут не только в этом. Монголоидные черты её лица говорят о серьёзном недуге называющимся синдромом Дауна, коим и страдает эта любящая, весь мир особа. Она похожа на огромного розового слона. Рыхлая и пухлая балерина, выполняющая всевозможные балетные па, на которые тело её не способно. Отыграв свою короткую программу, с потом стекающим прямо в её глаза и приоткрытый рот, женщина, которой никак ни меньше сорока, кланяется перед зрителями, разводя руки в стороны и раздавая своим почитателям поклоны, от которых её балетная пачка взмывает верх, открывая всеобщему обозрению её жирный покрытый целлюлитом зад. Жалкое зрелище, но конечно не для человека, привыкшего жить иллюзией.
Рядом с ней наклонившись, словно вторя её движениям, стоит мужчина схватившийся за свою голову руками так, словно он искренне желает проломить себе череп. На руках его перчатки, толстые и грубые, плотно обжимающие его руки. Глаза зажмурены, и я точно не могу сказать, в чём суть его раскрасневшегося лица. То ли в давлении, которое он испытывает, то ли в алкоголизме, которым явно страдает. Понятия не имею, откуда мне это известно, но я знаю. Как знаю и то, что он доктор. И дело тут даже не в белоснежном костюме, которые носят только медицинские работники, и не в стакане, который торчит