виден мне, через дырявую спущенную на лицо старухи вуаль, прицепленную к шляпке, необычной причудливой формы.
– Кто все эти люди? – спрашиваю я у мальчугана, пристально наблюдающего за мной, потому как не узнаю ни одного из них. Но мальчик, от вида которого, у меня сводит зубы, то ли не способен воспринимать мою речь, то ли намеренно игнорирует её. Вместо этого переводит взгляд на игрушечного кролика, лежащего чуть невдалеке, и начинает напевать:
– Свет луны окрасил зеркало пруда.
Два утёнка не спят, значит будет беда.
Маленькие лапки к водной глади спешат.
Два глупых утёнка спать не хотят.
У меня холодеют пальцы. Это уже не просто страх за свою жизнь или за странное исчезновение матери. Этот стишок знаком мне. Он из моего далёкого детства. Детства, которое стёрлось из моей памяти подобно плохому воспоминанию.
– Где ты слышал этот стишок? Кто рассказал тебе?
– Одна милая женщина приходит ко мне иногда, когда страшно. Приходит, когда рядом кролик и она. Мне кажется, она пытается меня успокоить. Мне нравятся утятки, про которых она рассказывает. Жаль, только, что всё плохо заканчивается.
– Плохо? – Я в недоумении. Не припомню и самого стишка, но точно знаю, что концовка не могла быть плохой. Сердцем чувствую. Не может быть такого. – Почему плохо?
– Ты сама всё узнаешь. – Отвечает мне мальчик, хихикая. Смеётся надо мной?
– Тогда расскажи мне, как выглядит та женщина, что рассказывала тебе стишок, мне это очень…
– Я же говорила тебе не прикасаться к этим проклятым цветам! Ты непослушная девчонка! – вдруг истошно кричит мальчик, грозно болтая передо мной, своей почти оторванной кистью. – Глупая… Глупая, неразумная девочка!
Я замираю, но не только от того, что пацан кричит голосом моей покойной матери, но и от того, что мне вдруг становится трудно дышать. Щёки раздуваются, как у хомяка, набившего свой рот орехами, но во рту моём вовсе не орехи. Он по самое горло забит фиолетовыми цветочками глицинии. Схватившись за горло, я падаю на колени, пытаясь выплюнуть содержимое рта, но у меня ничего не получается. А затем, вдруг раздаётся едва различимый перезвон колокольчиков, тех, что валяются на веранде моей тётки.
– Ты что-то увидела? Я права?
Я разжимаю руку и вижу, как катится по столу её бокал с белым вином. То вино – кислое, перепревшее, заливает мне джинсы. Обе мы смотрим, как бокал, падая, скатывается на мои ноги, а затем на дощатый прогретый солнцем пол. Внутренне я вся съеживаюсь, ожидая звонкого звука бьющегося стекла, но бокал не разбивается. Укатывается под стол и замирает в ворохе искромсанных стеблей. Я оглядываю расползающееся тёмное пятно на светло-голубых джинсах. Вдыхаю резкий кислый запах вина и говорю:
– Всё лучше, чем запах этих грёбаных цветов.
– Каких цветов? – спрашивает тётка. Хотя, по-моему, её вопрос абсолютно