я вижу её блестящие глаза прямо напротив своих. Затем она берёт мои ладони, сжимает крепко, так же крепко, как только что сжимала голову и начинает обещанный рассказ:
– История эта началась ни сегодня и не сейчас. Она случилась в день, когда погиб светловолосый мальчик, о котором никто не знал, и родилась девочка, о появлении которой, мечтали все. Но тогда об этом ещё никто не подозревал. А если знали бы, то не допустили бы беды.
Она началась, когда женщина с раненной душой прокляла весь мир, и воздвигла своими руками церковь с покачивающимся, словно маятник колоколом, который никогда не звонил. Воздвигла для себя, не для кого-то другого, в надежде замолить свои грехи. Но там, где так часто воет зло, бог не живёт. Её молитв никто не слышал. Никто… кроме… светловолосого мальчика. – Её речь вдруг стала заплетаться, будто она не могла вспомнить, что же было дальше, но я даже не напряглась. Я внимательно слушала историю. Ещё несколько раз мама сделала напрасные потуги произнести хоть слово, а потом прямо на глазах своей маленькой дочери с внезапно остекленевшим взглядом повалилась на землю и более не двинулась.
Как часто я пыталась забыть её лицо. Мёртвое, похожее на восковую маску. Не выражающее ничего. Та маска не моя мать! – я закрываю глаза. Не хочу на неё смотреть.
И вот оно опять передо мной. Терзает меня. Я вижу в тех безжизненных расширенных зрачках, отражение своего детского личика, обрамлённого чёрными кудряшками. Совсем не такими, как волосы матери. Знаю, что не двинулась тогда. Не закричала. Не позвала на помощь. Маленькая, застывшая на месте девочка, наблюдающая за бездыханно лежащим телом, и тоненькой струйкой крови, медленно вытекающей из её носа, словно в этих скудных каплях крови, заключалась вся её жизнь.
Помню, как ко мне подбежала та собака, что грызла палку и принялась лизать моё лицо. Чьи-то жёсткие руки касаются меня, но я не произношу ни слова. Ведь я держу за руку маму! А она держит меня. Так же крепко, как держала несколько минут назад. Как же мне потом хотелось верить, что это невозможно. Что лишь она одна – моя мать, умудрилась и после смерти не разжать, держащих мою ладошку пальцев. Что не хотела отпускать, и не хотела покидать. Что всё это, не более чем случайность, и мамы не погибают на глазах у своих трёхлетних детей, вот так вот запросто, просто перестав дышать. Но она это сделала. Она покинула меня.
– Оставь меня. – Прошу я через силу. Прошу её закрыть свои бездонные глаза, в которых я, и через столько лет тону и пропадаю.
«Но ты должна увидеть. Должна вспомнить» – слышу я её настойчивый голос.
Я называла её Утой, потому что была слишком мала и не могла выговорить утка, но я совершенно не помню почему, сколько бы я не старалась вспомнить.
– Ты мама -Ута, да? Это ты? – лепетание детского голоска. – Да. Мама-утка это я. И я о тебе позабочусь. – А затем всегда следовал её звонкий смех, такой пронзительный, что я всегда прижимала ладошки к ушам. Её больше нет. Никогда не будет.