лай (вспомнилось: будка всегда стояла далеко от ворот, рядом с дровяным сараем, где держали уголь), потом показался невысокий мужчина в овчинной телогрейке.
– Вам кого? – спросил, шагая вперевалку, приглядываясь на ходу к незваной гостье.
– Нина дома?
– Нина? – Он подошел совсем близко, и я увидела на его лице Нинины конопушки.
– Вы, наверное, Коля?
– Ну, Коля… А вы-то кто будете?
– А я Таня Бойко, с Яблочного поселка, мы с Ниной после восьмого класса вместе в техникум поступали в 62-м году, помните меня?
– Вряд ли… Я тогда из армии пришел, сестренка совсем малой была… Сколько вам тогда исполнилось?
– Пятнадцать.
– Ну, вот видишь, – он вроде как по-родственному перешел на «ты». – А Нины нет, умерла в 2003-м.
– Умерла?! – в растерянности я ничего другого не могла сказать, только повторила: – Умерла…
– Не проснулась после наркоза, ей почку оперировали. Вот так-то.
Я почувствовала себя несчастно-виноватой. Это необъяснимое чувство вины живых перед мертвыми, что ни год, подступает все больнее, все острее, все взыскательней. Николай меж тем продолжал:
– А перед этим у нее ноги отнимались, по месяцу лежала.
– Одна жила?
– Почему одна? С сыновьями, с внуками. Квартиру Нина получила недалеко отсюда, на Родомской.
Ничего, ничего я о ней, о своей подруге, не знала… Один только раз лет двадцать назад, когда возвращалась из школы с родительского собрания, свернула к дому Резниковых, зашла не спросясь во двор (калитка сроду не запиралась), постучала в крайнее окошко, как когда-то в детстве. Из дома доносилась музыка, было слышно: смеялись… Но дверь открыли не сразу. А потом выглянула Нина, придерживая на груди наброшенный наспех халатик, неловко улыбнулась мне и пожала плечами. Я поняла: явилась не ко времени, махнула рукой, сказала, улыбаясь:
– Зайду в другой раз!
Вот когда он наступил, этот другой раз…
Николай спросил:
– А маму нашу помнишь?
– Тетю Шуру? Помню, конечно.
– Умерла за месяц до Нины: мама в марте, а Нина в апреле. Кто знает, может, потому и не перенесла сестра операции?
– Царство им Небесное.
Я перекрестилась и повернулась, чтобы уйти. Николай вышел со двора, проводил до угла:
– Ну, счастливо!
– Прощай, Коля.
С тем и расстались. Идти дальше пешком по грязному, в колдобинах и разломах, тротуару больше не было сил, да и путь до трамвайной остановки показался вдруг невыносимо длинным, и я остановила маршрутное такси, даже не глянув на номер: все равно все маршрутки едут мимо нашей неустроенно-родной окраины в центр, а оттуда уж рукой подать до моего нынешнего дома на другом краю города ли, жизни…
«Кильдим» вскоре закрыли, «Мир» – тоже. Краснокирпичное здание кинотеатра с забитыми окнами много перестроечных лет пустовало, но недавно было отдано православной епархии и освящено как церковь во имя Похвалы