но спустя четверть часа они набухали в ней вновь. И, причиняя боль, лопались, истекая раздражением… Так она промучилась до вечера, а, засыпая, поняла, что впервые страдала из-за чего-то, не связанного с ее рукой. И, не успев ни удивиться, ни обрадоваться, окунулась в темноту, из которого выплыло лицо Романа Маскаева, державшего за руку девушку с такими же рыжими, как у Инги волосами. Она не видела ее лица раньше, но сразу назвала его невесту сестрой, и поняла, что опять должна уступить эту красоту другой женщине.
Он все время смеялся от радости, а ей от этого озвученного счастья было так больно, что сердце рвалось на куски. Кровавые лохмотья в груди… Даже после аварии Инга не испытывала подобного: тогда внутри было больше пустоты, смешанной с ужасом. Растерянность. Точно она очутилась в другом мире, или даже на иной планете, и понятия не имеет, как здесь дышать. Но постепенно научилась этому…
В той реальности, с которой она смирилась, ее соседи сегодня запускали бумеранг… Философская игра, если разобраться: что запустишь в мир, то к тебе и вернется. Стремительный серп, ловя солнечные блики, проносился к лесу и, поймав сосновый дух, торопился донести его хозяину. Крепкая рука ловила его так уверенно, будто Роман воспитывался среди туземцев. Его только слегка отбрасывало назад, и он хохотал от того, что никак не мог выдержать напора маленького бумеранга, не дрогнув. Ему это казалось забавным…
– Ура! – каждый раз вскрикивала Лидочка.
Но сама не пыталась повторить подвиг мужа. Да и он еще не натешился в тот момент, когда Инга выглянула из окна, через которое за ними наблюдала Соната. Это было уже ближе к обеду, а с утра на лужайке никого не было, похоже, этот Роман иногда все же работал.
Для нее работой было только общение с кабинетным «Бехштейном», дожидавшимся ее в питерской квартире. Его бархатный, густой звук Инга не променяла бы ни на какой. И ей верилось в слухи, которые ходили с конца Второй Мировой, о том, что американцы разбомбили знаменитую немецкую фабрику по производству роялей по заказу собственной фирмы «Стенвей», которой не терпелось уничтожить конкурентов. Ведь добиться от них секрета добавок, которыми немцы кормили овец, из чьей прессованной шерсти и делали молоточки, ударяющие по струнам рояля, американцы не смогли.
Но им с Михаилом, который по понятным причинам был неравнодушен ко всему немецкому, казалось, что в мире просто нет рояля, который мог бы соперничать с «Бехштейном». Его звуки были напоены светом и мраком, негой и страстью: нежность на шелковых простынях; капли утренней росы, воспаряющей к прозрачной ряби облаков, похожих на золотистые пластинки слюды; звон бурной, ледяной реки, с берегов которой перекрикиваются юные горянки; и крепкий кофе, возвращающий к жизни…
Стоило Инге сделать быстрое глиссандо по всему диапазону, и кровь ее начинала бурлить от нетерпения, будто перед ней приоткрывалась дорога в другое, волшебное измерение, и необходимо было успеть, проскочить, добежать! Это и был и труд до полного истощения, и экстатический восторг, и ощущение полноты бытия.
И всего этого она лишилась… «Игра в бисер», которую Инга пыталась перечитать, не увлекала,