в огороде нюхать ваше дерьмо? Ты, Иван, делаешь все, чтобы нам навредить. Где твои пчелы? Лет двадцать не держишь, а сколько раз они меня кусали, ты мне за все ответишь. Твоей жене под подол пчелы не залетали, а мне залетали и еще как кусали, что я неделями с мужем не могла лечь в постель. Это все твои козни, я правду найду,отольются мои слезы вам. А твоя Лида, Лидочка бригадиром была, что она мне сделала? За бидон молока, который я принесла домой детей накормить, на весь колхоз опозорила. А сама что, не воровала, откуда у нее шуба? Шапка норковая? Платок оренбургский пуховый? Все я знаю, как вы вечерами на повозке сено воровали, поросят таскали, все припомню. А теперь из себя строите чинных, благородных пенсионеров. Не выйдет, отвечать будете на суде, вы и ваша коза. Мне плевать на ваши переживания. Суд вам даст срок на всю оставшуюся жизнь. И ты со своей старухой будешь валить лес где-то в Мухосранске». Пока баба Надя воевала, дед Александр молча собрал раскиданные деньги. Почесывая одной рукой голову, виновато пожав плечами, отдал Ивану.
Дед Иван, не проронив ни слова, ушел к себе. Дома он взял нож, пошел во двор и зарезал козу. Была пятница, вечер. В субботу приехали дети, Олег со своей женой и дочка Оленька с сыном. В русской печке баба Лида пожарила сковородку мяса, и все сели дружно ужинать. Дед Иван с любовью смотрел на своих детей и на внука.
И никакие бабьи наветы не задели его душу. Прежде чем лечь спать, дед Иван сказал: «Лидочка, милая, не плачь, козу и мне жалко», – только дед имел в виду соседку. Впереди суд.
Старый солдат
Афанасий Никифорович поднялся с постели, пристегнул оба протеза, взял костыли, подошел к окошку, приподнял занавеску, посмотрел, что творится на улице. «Опять дождь»– буркнул себе под нос. Посмотрел на календарь, с удовольствием оторвал листок, взял очки, стал читать.
«Надо же, день рождения восьмого мая, прямо перед праздником. Герой Советского Союза, значит, вместе воевали, только у меня в декабре. А восьмого мая я был в Кенигсберге, летчик, а я сапер. Я тоже мечтал быть летчиком, только вот не взяли, не прошел медицинскую комиссию, а на войну забрали как миленького. Вот оказия, хотя все, что Бог ни делает, конечно, он знает лучше. Да стоит ли ворошить прошлое, а так хотелось надеть форму летчика, приехать домой, перед девчонками походить гоголем, покрасоваться, особенно перед Марьей. Нашивки на рукаве, шевроны, кокарда, петлицы, ну все мне хотелось пощупать, потрогать, в общем, похвастаться. Да и отца с матерью порадовать, чтоб они гордились мной, но не судьба. Да какая разница, сколько было слез и радости, когда вернулся с войны. Отец плакал, не говоря о матери, ведь я у них единственный. Вся надежда, кормилец на старости лет. А что я, вернулся калека, без обеих ног, одним словом обрубок, живой труп. Хорошо, что Марья меня не дождалась, а то горя хлебнули бы. Так что у жизни свои планы. Марья красавица была, на весь район. Когда мы перед войной с ней ездили в Углич, так каждый первый парень на нее засматривался, во какая она была эффектная. Семнадцать лет, волосы длинные,