Но он был Муллинер и стоик.
– Не принимайте к сердцу, епискуля, – сказал он с глубокой искренностью. – Я все понимаю. Не буду притворяться, будто не питал надежд, но ведь, конечно, через минуту-другую подвернется что-нибудь еще.
– Вы же знаете, как это бывает, – сказал епископ, опасливо оглянувшись на дверь: плотно ли та закрыта? – Лучше жить в углу на кровле, нежели со сварливой женой в пространном доме. Притчи, двадцать один, девять.
– Непрестанная капель и сварливая жена – равны. Притчи, двадцать семь, пятнадцать, – согласился Августин.
– Совершенно верно. Как хорошо вы меня понимаете, Муллинер!
– Тем временем, – сказал Августин, беря письмо, – есть нечто, требующее вашего внимания. Оно от типчика по имени Тревор Энтуисл.
– Неужели? Мой старый школьный товарищ. Теперь он директор Харчестера, учебного заведения, в стенах которого мы оба получили начальное образование. Так что же он пишет?
– Хочет узнать, не смотаетесь ли вы туда на несколько дней, чтобы открыть статую, которую только что установили в честь лорда Хемела Хемпстедского.
– Еще один старый школьный товарищ. Мы его называли Жирнягой.
– И постскриптум. Он сообщает, что у него еще сохранилась дюжина портвейна урожая восемьдесят седьмого года.
Епископ поджал губы.
– Эти земные радости не имеют для меня никакого значения, что бы ни думал старина Кошкодав, что бы ни думал преподобный Тревор Энтуисл. Однако не следует пренебрегать призывом милой старой школы. Мы непременно поедем.
– Мы?
– Я хочу, чтобы вы мне сопутствовали. Думаю, Харчестер вам понравится, Муллинер. Величественное здание, построенное Генрихом Седьмым.
– Мне эта школа хорошо известна. Там учится мой младший брат.
– Неужели? Подумать только, – мечтательно сказал епископ. – Уже двадцать лет миновало с тех пор, как я в последний раз навещал Харчестер. Мне будет очень приятно вновь увидеть милые знакомые места. В конце-то концов, Муллинер, на какие бы высоты мы ни были вознесены, какими бы великими наградами ни одарила нас жизнь, мы сохраняем в сердце уголок для милой старой школы. Она – наша альма-матер, Муллинер, ласковая мать, направившая наши первые робкие шажки по…
– Именно, именно, – подтвердил Августин.
– И с возрастом мы понимаем, что оно уже никогда не вернется – беззаботное веселье наших школьных дней. Жизнь тогда, Муллинер, была лишена сложностей. Жизнь в те блаженные дни не отягощалась никакими проблемами. Мы не сталкивались с необходимостью разочаровывать наших друзей.
– Послушайте, епискуля! – бодро сказал Августин. – Если вы все еще переживаете из-за прихода, забудьте! Посмотрите на меня. Я же щебечу и порхаю, верно?
Епископ вздохнул.
– Если бы я обладал вашим жизнерадостным характером, вашим умением противостоять невзгодам, Муллинер! Как это у вас получается?
– Просто улыбаюсь и пью «Взбодритель».
– «Взбодритель»?
– Тонизирующее средство, которое создал мой