трон, собираю бисер —
не метать, а подальше спрятать.
Мир творился не слишком быстро.
Рыбы, птицы. И день был – пятый.
Газон
Чем пьянее, тем позднее,
что теперь держать фасон?
Всё увяло. Зеленеет
лишь искусственный газон.
Воздух серый, пеплом полон,
трудно плакать и смотреть.
Начинает шоу клоун,
А заканчивает смерть.
Шут – он тоже не железный
и играет кое-как.
Все давно под стол залезли,
веселится лишь дурак.
Чем позднее, тем пьянее…
Кто с пелёнок не привит,
тот, как травка, зеленеет
и на солнышке блестит.
Кукла
Я механическая кукла —
пришита ленточкой улыбка,
включаюсь только в промежутках
меж забытьем и страхом липким.
А ночью, потерявши право
входить туда, где всё нормально,
я в сундуке своих кошмаров
дышу сквозь дырчатую марлю.
И всё не знаю, что похуже:
проснуться? В снах застрять подольше?
Мир сундука – насквозь простужен,
а мир снаружи – лоб наморщил.
И ключ повёрнут до предела,
ещё чуть-чуть – пружина лопнет.
Но я опять иду «по делу»
и внутрь втягиваю сопли.
2011
Послесловие к дружбе
Господи, благослови ее, пожалуйста, успокой, включи в ее доме свет и ко лбу прикоснись рукой. А если и виновата в чем, то не она одна… Я знаю, слова – это страшно, они достигают дна.
Но ведь оно притаилось, оно родилось давно, оно очень долго пряталось, но было ей не равно. И с детства одежда колется, и строг родительский дом, а эта любовь шершавая кожу сняла потом.
Я что-то могла-должна была? А может, и не должна… Наверно, лежит вина на мне, иначе – какого рожна? А если я не причина, то почему тогда – цель? Сколько же было хорошего… с лучшею, с ближней моей. Не было крепче дружбы – ненависть ее крепка. Скажут, что можно убить меня – не дрогнет ее рука. Пока ее стрелы – мимо, пока еще недолет, но если они попадут, тогда… это войдет в нее.
Боже, молю, утешь ее в тягостном сне – пускай
просто забудет про страх и боль, только не отпускай, только не говори «не Моя», не урони во мрак!
Господи, она так любит…
Просто она любит – вот так.
Осенне-депрессивное
Мы поздние нотки на слабенькой ветке —
пора нас судить беспощадней и строже.
Никто не спасётся, расставлены метки,
и хоть бы скорее… пускай не тревожат
пустые надежды. Последние песни
поют дураки, оторвавшись от стаи.
Но небо закрыто, диагноз известен,
кто смог бы взлететь – тот давно уж летает.
А нам и пытаться теперь уже тщетно,
а нам – покружив, пополнять эти сонмы
шуршащих и мёртвых, цветных и бесцветных —
осеннюю норму упавших и сорных
из прошлого