по воду пошли,
Про парней забыли!
Хорошо пели, голосисто, ломающимися, юными совсем голосами.
Да уж, этих подростков могли испугаться или заподозрить в чем-нибудь нехорошем только уж до крайности подозрительные люди.
Зашуршали кусты – выбрался на дорогу седоватый мужичок, по виду – староста.
Постоял, песню послушал, потом спросил:
– Откель будете? Чьи?
– С Заглодова-деревеньки, Павла-боярина землица, – закинув за спину гусли, отвечал за всех Окулко-кат. – Язм над ними старший – с меня и спрос.
– Слыхал про заглодовских. Гостевать приехали? – седоватый, наконец, улыбнулся – все было сказано честь по чести.
– Гостевать! – добродушно отозвался палач. – Гостинцы с собой захватили… Эй, парни! – Окулко враз обернулся. – А ну-ка, угостите сторожу.
Молодшие ремезовские дружинники тут же повытаскивали из переметных сум пироги, куски жареной рыбы и прочие вкусные заедки. И даже – плетеную баклажку с квасом, которую бдительный местный староста тут же изъял:
– Рано им ишо. От, отстоят стражу, тогда… Ну, прошу, гости дорогие – в наш круг.
Юный ликом боярин по внешнему виду не шибко-то отличался от своих молодых воинов, а потому и не представлялся, выставив за главного Окулку-ката.
Так же скромненько и уселся за общий, накрытый под развесистою ракитою стол, пригубил за-ради праздника великого бражки, песни послушал, поглядел на пляски. Местные все ж утащили часть «дружинников» в хоровод, что завели девицы вокруг большого костра, закружили, запели…
Тут – как раз вовремя – и Игнатко с Гаврилой поспели. А с ними еще один парень – рыжий такой, шустренький.
– Нашли, батюшко, – шепотом доложил Гаврила. – Вот он, Охрятко-то. Боярина своего бывшего прищучить рад.
– Тогда идем… Окулку позови, да… Афоню с Нежданом, да еще человек двух, больше не надо. Да! Шепни, чтоб не все разом шли – мы их у крайней избы ждать будем.
Над соломенными крышами изб, в окруженьи холодных звезд, покачивался яркий, сверкающий серебром месяц, освещая небольшую, стоявшую чуть на отшибе усадьбу – невысокий плетень, большую избу с крыльцом и сенями, амбары и еще какие-то хозяйственные строения – птичник, овин, рига.
– Посейчас боярин в баньку пойдет, – шепотом доложил Охрятко. – Без зазнобы своей, Марьи-вдовицы, один, со слугою. Марья-то жаркого пару не любит, а вот Онфима Телятыча – хлебом не корми, дай попариться.
– Собаки у вдовицы злы? – деловито уточнил Павел.
Рыжий приблуда покривился:
– Злы, да прикормлены. Марья, вишь, их по всему селу отпускает бегать – кто-нибудь что-нибудь и даст. Кто щей вчерашних, а кто и косточку.
– Значит, ты собак отвлечешь… а мы – к боярину в баньку. Больше туда никто не сунется?
Охрятко вскинул брови:
– Как же никто, кормилец? Старая Марья-вдовица хахелю своему завсегда в баньку квас носит… или служанку пошлет.
– Та-ак, – Ремезов ненадолго задумался. –