смердить тела, прощание – истерики и плач навзрыд, поминки – в заставленном столами помещении ночного клуба под вывеской «Домино», где покойник вчера ещё жил и любил. Где в этот день будет двое поминок. Где распорядитель – невнятный чванливый алкоголик с претензией на церковность, в ответ на комментарий официанта касательно превышения заявленного числа гостей и недостатка стульев, хихикнув, будто несбывшийся суженый Дюймовочки, горделиво проквакает: «У меня всегда так». Где сцену эту вместе с остальным посёлком накроет вездесущий запах сахарной свёклы с ближайшей фабрики, оставив сладковатый привкус даже в ноздрях – даже её величества смерти. Где всё это взаправду, по-настоящему, без тени фарса или примеси гротеска. Где просто такая вот жизнь.
На закономерный вопрос шокированного чужака вдова ответит покорно: «А что сделаешь. Надо выдержать». И страшная гордость обуяет рефлексирующего эмигранта, заскочившего проститься с мимолётным приятелем юности. Принадлежность – или хотя бы только причастность – к эдакой силе расправит грудь и поднесёт к губам сигарету, назло и вопреки тысячам предостережений из того, пусть ненадолго, но радостно чужого мира. Который считает часы и отмечает дни в календаре – вместо того, чтобы смело жить и умереть. Наплевав на всё приходящее, смотреть в лицо судьбе с такой уверенностью, что рафинированная гречанка Мойра, обомлев, быть может, даже отведёт взор. А то и выронит с испугу поводья.
He woke up feeling pain in the stomach. Which was quite unusual, considering he was just an exclamation mark of this very sentence. Quite alive to being able to consider… The fact of resurrection at all times and scenarios. From sentence to sentence, hiding above every little coma, waiting. Once appeared again, highlighting the idea for a very moment, while making it once and forever dead. Just a piece of a joy – including all the motivation. It was strange how anyone could have been so uncertain, but it worked every time. For years, centuries and pasts.
Poetry was still usual here in cheap bordels, but never in expensive ones. He therefore stopped for a moment, even though not understanding much.
– Как если б мы во дни по стилю
Грегорианского числа
Вплели в повествование моржа.
Достойно, в меру деликатно,
Хотя не очень, впрочем, кратко
Изобразили бы его
В плену отдохновений. Но
Семья и дети, кознь немалый,
Что та Москва, спалённая пожаром,
Поругана и обесчещена она,
Что самка нашего моржа.
Которую забыли мы превратно
А если быть прямей, то гадко
Оставив воле случая и честь,
И сломленную повествованьем лесть.
Означенную выше столь же гладко,
Сколь можно ожидать нападки
На представителя профессии одной,
Не погнушавшегося как-то и совой.
Любви все возрасты покорны,
Ну так умалчивает ведь
Наука про другую снедь.
Точнее смесь, но воля рифмы —
Себя повсюду расставлять
И тем сказание менять.
Отдав проклятого моржа
На растерзание ежа.
Морского гадкого ленивца,
Способного упасть столь низко,
Как никогда из вида ведь
Не поступал и сам медведь.
Хоть политически пристрастный,
Но