из меня жизненный оптимизм.
Впрочем, пролетело с полминуты, Рада вздрогнула, убрала пальчик от губ. С глаз, что самое главное, спала, так начавшаяся пугать меня, идиотическая пелена. Я облегченно вздохнул, сразу прекратив думать о Черной Шали и ее бельмастой продавщице – владычице моего кошмарного сна.
– Мне очень страшно, – тем не менее, раздельно повторила Рада, – и я не могу понять – почему?!?!?!
Финал рокового застолья
В цыганском доме наступила тишина. Неподвижные Шита, Вишан и Мишта удивленно смотрели друг на друга остекленевшими глазами и не могли вымолвить ни слова. А говорить так хотелось – о прелестях водки и удивительном вкусе жареной свинины, что продолжала пузыриться сумасшедшими красками на сковороде в центре стола. Так страстно не терпелось протянуть вилку и поскорее воткнуть в какой-нибудь кусочек поаппетитней и отправить в рот, и жевать, жевать, жевать. Но… ничего не получалось.
Они не знали, что глаза у них остекленели в буквальном смысле этого слова, точно также, как и челюсти, языки, руки и ноги, связки, хрящи и мышцы, а кровь, моча и лимфатическая жидкость уподобились загустевшей сосновой смоле. Работал пока еще головной мозг, но в нежных и сложных клетках его также шел ураганный процесс противоестественных, с точки зрения физиологии, необратимых изменений. Дура Шита серьезно ошиблась, приняв за соус к мясным блюдам, цемент, каким на том свете склеивают заново, потрескавшиеся от глубоких прижизненных переживаний, особенно ранимые человеческие души.
Карьера трех гробокопателей завершилась должным образом. Из земной юдоли их путешествие в Стеклянный Ад сопровождал ужасный вой собаки, с трудом переварившей рогатую голову хозяина осиротевшего Стрэнга.
В бетонном помещении склада для ворованных вещей, сам собой развернулся древний пушистый ковер, изготовленный давно канувшими в дыму прошлого умельцами неведомых миров. Сквозь хитросплетения, с банальной человеческой точки зрения, просто страшно выглядевших узоров, чей-то ужасный белесый лик, искусно вытканный на ковре, открыл глаза, поднял веки и выяснилось, что вместо зорких и огромных пронзительно глядевших хризолитовых глаз у него давно дырки – их проела свирепая медно-золотистая моль, ошарашенно выпорхнувшая небольшой стайкой под лучи гнилого света красной лампы. Лик на ковре понял, что слеп, и не сдержался, издав жалобный стон, прозвучавший в бетонном складе шуршащим невыразительным шелестом, каким мог звучать разве что голос самой тоски, жалующейся своей младшей сестре – скуке, на постоянное одиночество.
Но жалобный стон старого ковра услышал сквозь сладкую дрему чутко спавший в шифоньере тещи Стрэнг…
Покровский собор
Настоятель главного городского Собора в эту ночь чувствовал странное и совершенно пока ему самому неясное томление духа. Вернее, это загадочное и пока не определенное ощущение начало мучить Владыку Максисмилиана