выдохнул он и проснулся от звука собственного голоса.
Глаза Илидора горели в темноте так ярко, что от их света с шорохом умчалась обратно в стенную щель маленькая мышка, прибежавшая на запах недоеденного ужина.
Дракон висел на почти отвесной скале, прильнув к ней, обняв её крыльями, и пел. Голос его, одновременно звонкий и мощный, отдавался от скал, разносился с теплым воздухом, вибрировал в нём и в груди каждого, кто мог его слышать. И гномский город Гимбл слушал дракона, а дракон слушал гномский город, и они понимали друг друга настолько хорошо, насколько могут друг друга понять дети одной сущности.
Некоторые гномы, приложив руки к голове козырьком, откровенно любовались драконом – сверкающе-золотым пятном на серо-черном камне. Другие слушали его песню, привалившись спиной к стене или к перилам моста, глядя вдаль невидящим взглядом или прикрыв глаза. Странное дело, слова песни незнакомые – а может, их вовсе нет, этих слов, да только и без них совершенно ясно, что дракон поёт о просторе и времени, о лесах и о море, о бесконечной свободе среди лесов, моря и времени. И его песню понимал каждый гном, и у каждого гнома от неё щемило в груди, хотя никто из них никогда не видел моря, а большинство и леса-то не видели. Но каждый, кто смотрел на Илидора, приставив руку ко лбу, кто слушал его, остановившись посреди улицы или в открытых дверях харчевен, или у рыночного прилавка – каждый понимал, какое это упоение: быть свободным и полным сил, лететь туда, куда пожелает твоя душа, или куда позовет тебя шальная звезда, которая есть у всякого золотого дракона. Каждый гном в этот миг знал, как трепещет в груди восторг полёта, как наполняются ветром крылья, как солнце гладит чешуйки, как восхитительно пахнет утренний лес, свежий от росы и западного ветра.
Город гномов, замерев от переполняющих его чувств, слушал дракона.
Немногочисленные люди, временно обитавшие в Гимбле, тоже внимали его песне, с особенным вниманием и трепетом – в Храмовом квартале, а наиболее впечатлительные, включая жрицу Фодель, растроганно всхлипывали.
Некоторые гномы поначалу не сочли нужным отвлекаться от своих важных занятий, чтобы выйти на улицу и послушать, но даже за стенами своих домов или мастерских они почувствовали, как воздух наполняется непривычным воодушевлением: оно проникало сквозь щели в кладке зданий и оконные проемы, заползало под двери и отзывалось в самом камне. И некоторые гномы, влекомые душевным подъемом, отпирали свои двери и тоже выходили послушать дракона, а другие не выходили, сердились на этот неуместный задор, ворчали и делались только сварливей.
Да, были в городе гномов те, кому песня пришлась не по нраву, да и весь Илидор пришелся не по нраву – такие гномы сердито захлопнули двери своих домов или забились в залы харчевен, ворча себе под нос про «змееглазых гадов», но не смея повысить голос, ведь со змееглазым гадом заключил уговор сам король.
И еще в городе были механисты – они с удовольствием