тем всё реже улыбалось мне счастье, тем мимолетнее стала эта улыбка.
Генрих внес в мою жизнь новый беспорядок. Цветной узор этого беспорядка меня на какое-то время очаровал. Я снова переживала с ним волнующую стадию сближения, открывала в нем новые качества мужской души. Он (в отличие от Вадима) не любил бродить без дела по вечерним улицам нашего городка, его это быстро утомляло. Он предпочитал затащить меня в кафе или ресторан и занимать там разговорами на разные отвлеченные темы. Окружающие нас в этих заведениях люди, узнавали его, многие подходили и здоровались, спрашивали о чем-то, стреляли на меня глазами. Мне это льстило. Только вскоре стало понятно, что я у Генриха не первая, что до меня у него уже были женщины, которых он вот так же приводил сюда. Вполне возможно, что я даже не самая лучшая из них.
Зато как прекрасно Генрих со мной танцевал, с какой легкостью и умением выписывал по залу широкие круги, и как уверенно при этом держался. Я бы даже сказала, что он танцевал с вдохновением. Он был уверен, что делает это лучше всех. К тому же, танцуя, он мной руководил, и я с удовольствием ему подчинялась, пыталась быть примерной ученицей. Обычно, когда звучал вальс, мужчины терялись и смущенно отступали к своим столам, к своим располневшим дамам. На танцевальный круг выходили только самые опытные женщины, причем чаще всего легкие и парящие, знающие себе цену. И вместе с этими женщинами начинали кружиться мы. Вокруг мелькали нарядные столы, светильники на стенах, неясные силуэты. Потам это всё превращалось в единый поток, в приятную мешанину музыки и света, разделенную чередой шагов на томительно сладкие такты.
Позднее я заметила, что Генриху удается абсолютно всё. Что он не только прекрасно танцует, он ещё хорошо поет и умело аккомпанирует себе на гитаре. А когда подмечает что-то особенное в природе – то всегда вспоминает про Левитана и Васильева, которые тоже умели удивлять. Он всегда при этом повторяет, что у них были поэтические натуры.
Помнится, однажды вечером в кафе, где мы находились, зашел мой брат Саша. Его, как всегда в таких случаях, сопровождал изрядно подвыпивший Мирон Зорин. Они сели за столик в противоположном от нас конце зала, что-то заказали и стали живо беседовать, кивая друг другу головами. Я украдкой наблюдала за ними, испытывая непреодолимую тягу подойти к ним и поздороваться. Потом к их столику, кажется, подсел кто-то еще, а может, мне так показалось, потому что между нашим столиком и столиком Саши появилась танцующая толпа. Она всё заслонила, и Сашу, и музыкантов, и даже живую стану из цветов, которая отделяла просторный зал от кухни. Вечер был в разгаре, народ всё прибывал. Топот танцующих ног стал гулом, и вспышки музыки в этом гуле уже тонули, как тонут яркие вечерние лучи за чередой лохматых облаков.
И вдруг всё стихло. Толпа танцующих замерла. Из-за двух соседних, столиков поднялись здешние завсегдатаи – лица с характерным кавказским