воровато утирая рот. Было непонятно, целовалась она с кем-то тайком или ела варенье без спросу, потому что за ней водились оба эти греха. У нее была большая грудь, распирающая сарафан, и тонкая коса, смахивающая на коровий хвост. От нее всегда хорошо пахло мятой и другими душистыми травами.
– Чего тебе, княжна? – спросила она, сладко улыбнувшись.
И опять непонятно было, поцелуи ли были тому причиной или ворованные сладости.
– Коляды скоро, – сказала Евпраксия. – Готовиться пора.
– Неделя еще, – ответила Лушка. – Али невтерпеж? Ох и попляшем!
Она думала, что девочку влекут пляски ряженых, пряники и подарки, но заблуждалась.
– Помнишь, ты рассказывала мне, как с девками перед зеркалом гадала? Вот и я так хочу.
Нянька вдруг всполошилась и даже икать начала, а затем, приложив растопыренную пятерню к прыгающей груди, сказала:
– Что ты, что ты, Праксюшка! Погубить меня хочешь? Меня и так едва со двора не прогнали за ваши плавания! Так плетьми отходили, что неделю сидеть не могла. За гадание вообще голову снимут. Даже не проси, милая. Нельзя тебе. Мы же теперь вроде христиане.
Лушка собрала пальцы в щепоть и перекрестилась, предварительно задумавшись, в какую сторону класть крестное знамение.
– Голову с тебя и так снять могут, – произнесла Евпраксия, равнодушно глядя в окно. – Вот узнают, что ты варенье из кладовой таскаешь или про то, как с Елисеем по углам тискаешься, тогда что?
– Неправда твоя! – быстро воскликнула Лушка и икнула, не успев прикрыть рот.
Получилось похоже на лягушачье кваканье.
– Что ж, поглядим, – пожала плечами Евпраксия. – Ты иди, няня. Я шить буду.
– Хотя погадать, конечно, можно, – заговорила Лушка другим тоном, как бы размышляя вслух. – Ежели никому не говорить.
– Не будем.
– Ну ладно. Разве ж я могу тебе отказать в чем? Ты мне заместо дочери родной. Уж так люблю тебя, так люблю…
Нянька потянулась губами, чтобы поцеловать Евпраксию, но девочка, вспомнив вечно мокрый нос Елисея, отстранилась от нее. Велела прийти ночью после колядок и отпустила. А потом несколько дней прожила как в лихорадке, изнывая от нетерпения.
Накануне праздника ударил трескучий мороз, а месяц, повисший в небе, был холодным и блестящим, как наточенный серп. Взрослые пировали несколько дней подряд, то призывая детей за праздничный стол, то забывая об их существовании. От обилия гостей во дворе и теремах было не протолкнуться. Светелка Евпраксии была завалена подарками от родни, крестных и бояр, к князю допущенных. Народ гулял в звериных шкурах и масках, неожиданно пускался в пляс и так же неожиданно валился с ног, кто под забором, кто просто в снег. Напившиеся бабы орали песни про «блядки-колядки» и визжали как резаные, когда их растаскивали по темным углам.
Евпраксия опасалась, что в этом угаре Лушка забудет про их уговор, но нянька не подвела. Явилась в срок, румяная, шальная, хмельная. Велела Евпраксии снять