гордится,
в самом деле,
и пятки розовые
солнцу подставляет,
чтобы они под солнцем
тоже почернели.
А рядом с негром —
чьи-то выцветшие джинсы.
С гусиной кожею
какой-то странный белый.
Он убежал,
как от надсмотрщика,
от жизни.
Он весь издерган,
понимая,
что он беглый.
Его поймают, возвратят…
Нет, не повесят,
а снова к тачке прикуют —
к его убийце.
И негр – он мог бы
дать ему совет полезный,
как улизнуть.
Но белый спрашивать боится.
И он завидует
разлегшемуся негру,
когда он видит его тело,
все тугое,
его блаженно-наплевательскую негу,
его возвышенность
природного изгоя.
И белый думает,
придя на этот берег,
чтоб хоть немножко
подлечить природой нервы:
на белом свете нет
ни черных и ни белых,
на белом свете есть надсмотрщики
и негры.
Лежат два негра.
Где он – общий их Джон Браун?
Лежат два негра,
не советуясь,
не споря,
и человечеству
зализывает раны
все понимающее,
сгорбленное море.
Жизнь и смерть
Жизнь перед Смертью —
как девочка перед женщиной.
Девочка Жизнь простодушна.
Цинична женщина Смерть.
Жизнь, по мнению Смерти,
заражена сантиментщиной.
Смерть лишена сантиментов —
попробуй умилосердь.
Старость, болезни, голод,
пули, ножи, веревки,
бомбы, стул электрический,
водка и люминал,
колеса