угрюмо сообщила она, – у меня кружилась голова и хотелось…
Воспитательница погладила Глину по голове.
– Тебе, наверное, обидно, что всем удалось посмотреть на знаменитые картины, а тебе – нет? Если ты будешь хорошо себя вести, то через неделю мы снова проведем экскурсию и возьмем тебя с собой.
Глина вернулась в комнату к цыганче и стала рисовать свои сны. Это было единственным заданием, которое здесь давали воспитанникам. Рисунки забирали и куда-то уносили. Глина посмотрела на календарь на стене. Через неделю начинался учебный год, вряд ли ее повезут в обещанный музей. Снова начнется математика и музыка, а эти уроки Глина терпеть не могла. «Интересно, в какую школу меня поведут? – размышляла Глина, – точно не в обещанный элитный лицей».
Однако, никакие уроки для нее и других выброшенных из «Божьей пчелы» воспитанников через неделю не начались. Некоторых приютских, которые жили в правом крыле, водили в школу неподалеку, но Глина, цыганча и еще несколько подростков из левого крыла приюта слонялись без дела, рисовали и читали. А еще их буквально заставляли играть с игрушками. Воспитатель пристально наблюдала за детьми и подростками, подсовывая им исключительно старых кукол, солдатиков и медведей. Глине казалось это какой-то изощренной формой издевательства, и объяснения таким поступкам она не находила.
Изредка кого-то из приютских увозили и привозили обратно, но куда и зачем возили ребят, Глине было не известно, разговоры между воспитанниками не поощрялись. Несколько раз Глина проходила какие-то странные тесты. Ей предлагали угадать, что лежит в черной или белой коробке. Она не угадывала. Потом ей показывали старые потертые фотографии взрослых и детей. Их странные, искаженные гримасами лица, Глине не нравились. Глине предложили пометить людей, у которых есть венец. Никакого венца или даже шляпы она не увидела и, по выражению лица воспитательницы Светланы Сергеевны, Глина поняла, что тест провалила. Она вспоминала, что в «Божьей пчеле» ей предлагали поговорить со старыми игрушками, спрашивали о белых бусинах, но она искренне не понимала, чего от нее хотят толстый доктор Валентин Прокофьевич и директор клиники «Божья пчела». Было обидно, что нитку прозрачных крупных бусин в клинике у Глины отобрали. Перед глазами так и стояли жадные трясущиеся пальцы Валентина Прокофьевича, срывавшего с шеи Глины подарок Маринки. Глина помнила, как после ее осмотра большеглазая высокая Софья, скривила презрительно губы: «Даже намека на венец нет! Бесперспективна». Эта же Софья приезжала и на Комсомольскую, пыталась поговорить с Глиной, но та молчала, злобно рассматривая джинсовое платье девушки и длинную черную косу-змею, спускавшуюся на грудь. Таких на Песчановке называли «фифами», а здесь, в приюте, особенно не любили. Цыганча говорила, что Софья – любовница директора «Божьей пчелы» и имеет на него огромное влияние. Глине было всё равно, только хотелось дернуть за эту длинную косу изо всех сил, чтобы губы Максимовой скривились не от презрения, а от боли. Ведь это она была виной