точно одержимый, стал вдруг исполнять странный шаманский танец, пребывая не в силах понять природу происходящего с ним. То ли смерть, то ли перерождение. То ли болезнь, то ли наоборот исцеление. В глазах опять всё стало расплываться и сливаться в одну липкую коричневую массу, в которой кое-где лишь белые пятна пробивались. Скоро их стало так много, что они превратились в одну большую вспышку света, которая окончательно ослепила Дворового.
Очнулся он около лестницы, ведущей на улицу. Дверь была закрыта, но не заперта. Жора видел, как её расшатывали порывы ветра, будто какой-то злой и пакостливый человек стоял за ней и всё подгадывал момент, чтоб лицо своё гадкое в щель втиснуть и посмотреть на Жору злорадно и свысока. Но ничего такого не произошло. Встав и отряхнувшись, Дворовой оглядел подвал и заметил, что ноги Падлы, всё ещё торчавшие из проёма, уходили в него всё глубже. Сами собой. Он смотрел на них завороженно, но не так, как делают это, стоя напротив шедевров живописи, а как глядят обычно дети на плавящегося под солью червя или радужные разводы в луже. Жора почти не шевелился, пока бездыханное тело медленно вползало во мглу коридора. Как только оно полностью там исчезло, Жора, уверенный, что таинственная эта пропажа ему лишь почудилось, пошёл домой.
Почти уже добравшись до своей квартиры, Дворовой, боковым зрением заприметив около неё черное пятно, едва не отдал Богу душу. Мысль о том, что Падла, жаждущий мести, вернулся с того света, прострелила ему голову и разнеслась по всем его членам тела, заставив их дрожать. Но пятном тем оказался другой человек. Кирилл сидел на верхней ступени и с кислой от ехидной улыбки физиономией смотрел на возникшего перед ним брата. От гостя разило перегаром. В одной руке его была зажата непочатая бутылка водки, а рядом лежала спортивная сумка, по всей видимости, доверху набитая.
– Впустишь? – с почти нескрываемой претензией сказал брат. Дворовой неохотно кивнул и, помешкав пару секунд, вставил ключ в замок. Войдя в квартиру, Кирилл небрежно бросил сумку у входа, а сам пошёл на кухню.
Вечно он всё портил. Вечно Жора из-за него вынужден терпеть какие-то лишения, выглядеть второсортным, необязательным, да и попросту не очень умным парнем. Жоре не хотелось ни что-то спрашивать, ни утверждать. Он вообще не знал наверняка, должно ли и могло ли его беспокоить происходившее сейчас с его братом, приперевшимся среди ночи с кулем вещей на плече. Он лишь хотел поскорее лечь спать, чтобы всё прояснить. Чтобы растерять в ночных странствиях все свои истерзанные за день мысли, обменять их на чудные истории, всматриваясь в которые, вовсе не обязательно отдавать себе отчёт в их состоятельности и разумности. Где-то там, меж них или даже в самом их центре обязательно, словно Богиня Афродита, вышедшая из морской пены, возникла бы Софья Васильевна. Теперь она часть его. Больше они не были по отдельности. Эта мысль грела, успокаивала, убаюкивала. Там, во сне он смог бы ощутить их единство в той степени, как он сам того желал. Там они, подчинившись вязким потокам мистических