что они среди нас ходят. И впрямь странные, и никому ведь этого не распознать. А парень тот, он мне ещё меня самого напоминал. Вот вылитый я, двадцатилетний. Только у того все глаза страхом каким-то проедены были. Он когда ко мне вплотную почти, лицом к лицу приблизился, так я в зрачки его широкие заглянул, а там – вот не поверите, Софьвасильна, – космос, не иначе. Холодный такой, хоть и со звёздами.
– Дворовой, прекрати! Замолчи немедленно! Ведёшь себя, как психопат ущербный! Я что тут, байки твои слушать должна?!
– Так вы, Софья Васильевна, до конца-то дослушайте. И поймёте всё. Я ж неспроста всё это говорю. – Глаза его заблестели, а в голосе послышалось какое-то кокетство. – Я парнишку того спас тогда, можно сказать. Его в подвале кто-то закрыл, а я мимо проходил. За пивком выбирался, время уже под полночь было. Прохожу мимо, слышу, кто-то стонет из-за двери. Я, грешным делом, подумал, что пьяница какой-то из подъезда выйти не может. Постоял и пошёл дальше. А потом слышу: «умри, глиста! умри, глиста!». А ещё имя моё словно бы прозвучало. Но это, может, я уже сам себе нарисовал. От возбуждения. Ну мало ли, я ж под этим делом ещё был, – Дворовой ударил указательным пальцем по горлу. – Но домой поторопился, всё там бросил, ключи только от подвала взял и побежал обратно. У меня же ключи эти ото всех подвалов остались ещё с прошлой работы. Хотя, знаете, Софья Васильевна, кому надо – тот и без ключа всё откроет! Так вот, отворил я дверь, а на меня парнишка – молодой, с головой побритой, с усиками еле видными и голый почти – чуть ли не сваливается. Говорит, неделю там просидел. Кто его там закрыл? А шут знает! Я тогда домой его привёл, накормил, напоил. Он мне там и рассказал, что болезнь у него такая, особенная. Астероидный гиалоз – я на всю жизнь запомнил. А до того и не слышал никогда. Вот куда он ни посмотрит, всюду перед ним то мухи летают, то черви копошатся, то дождь льётся. Чёрный. И никакой жизни у него нормальной с этим вот дождём. Всё вокруг только через дождь этот да мух видится. Что одним сад яблоневый, понимаете ли, другим – чистилище. И откуда у него болезнь эта взялась, не знает никто!
– Ты меня что-то утомил своими байками. У нас тут каждый второй в мухах да червях. А ты мне про наркомана какого-то травишь тут. Про генезисы свои тут истероидные! Кто-то, понимаешь ли, с мухами этими и червями полжизни прожил за шиворотом. И когда думаешь, что все они там уже повымирали нахрен, выясняется, что там уже потомство ихнее в пятом поколении живёт и процветает! И это совсем не то же самое, что наркоманам всяким конченным после дозы мерещится! Убирайся вон!
– Я у него, Софьвасильна, спросил потом: «а ты чего там делал-то в подвале этом?», – продолжил Жора, будто не услышав требования начальницы. – А он мне говорит: «трупаков, мол, прятал». И ржёт! А потом добавил, что, мол, там отсек такой удобный. В стене. Мол, всё равно туда не сунется никто. Никаких там коммуникаций не проложено.
Затем Дворовой неожиданно замолчал и стал пристально на губы Софьи Васильевны смотреть, что всё ёрзали друг по дружке, не позволяя тем самым задержаться