А её руки хватали его за свитер, как бы пытаясь оттащить от себя злодея, будто никто и не давал согласия на эти его действия. Она кричала, призывая его остановиться, поливая его оскорблениями и угрожая засадить его за решётку. На что он только закрывал ей рот и ещё глубже засаживал в неё самого себя. И всё это будто и должно было быть именно таким, поставленным по наспех написанному сценарию. Всё это он, Дворовой видел уже несколькими часами раньше в её лице, в её огромной пропасти рта. Такой ненасытной и всепоглощающей. Они издавали странные звуки. Целую смесь звуков, напоминавших то крики тропических животных и птиц, то неумелую игру на расстроенных музыкальных инструментах. И всё тряслись, тряслись и тряслись, будто старая стиральная машинка, уже мало на что пригодная, но всё еще используемая хозяевами по привычке или, скорее, от безденежья.
Казалось, что ситуация уже была близка к разрешению своим естественным путём. Налётчик стал рычать и замедляться, впиваясь при этом лицом в шею Софьи Васильевны. Она взвизгнула, будто он раздирал её кожу зубами. Так подумал Дворовой. В этот момент женщина вскинула руку к прикроватной тумбе, схватила стоявшую там статуэтку Девы Марии и огрела ей насильника по голове. Удар квадратным основанием статуэтки пришелся на затылок. Затем она сделала это ещё раз и ещё, ударив в висок. Всё было и впрямь как в кино.
Налётчик замер, чуть приподнял голову, а затем тут же обмяк, уткнувшись лицом в лежавшие на подушке растрёпанные волосы Софьи Васильевны. Она, казалось, потеряла сознание, как и он. Тело её сделалось обездвиженным, и только лёгкое женское постанывание, напоминавшее собачий скулёж, пробивалось сквозь корпус телевизора. Затем женщина встрепенулась и стала вся извиваться, пытаясь то ли скинуть насильника с себя, то ли выползти из-под него. Второй вариант оказался эффективнее, и вся зарёванная, голая Софья Васильевна поспешила скрыться от незримого наблюдателя, удалившись из комнаты.
Ей нужна была помощь. И даже если Дворовой мог в этом вопросе ошибаться, он чувствовал себя обязанным эту помощь ей оказать. А если она откажется, то он должен будет её навязать. Потому что теперь они едут в одной упряжке. И это уже не просто выписка из его должностной инструкции.
Стоя в ожидании, пока кто-то откроет ему дверь, Жора больше всего переживал за то, что мог попросту опоздать. Что за какие-то три минуты след женщины мог простыть из этой квартиры и этого дома. Он слишком долго думает. Всегда слишком долго! Уж и не сосчитать, сколько раз Жору подводило это его качество, которое другие, великодушничая, называют предусмотрительностью. Люди вечно не по делу отпускают свои комплименты, которые потом кто-то принимает на веру, что подчас и определяет всю дальнейшую жизнь человека, так настойчиво пытающегося найти выход из лабиринта собственных заблуждений.
Жора, разумеется, в силу своей этой лжепредусмотрительности не сразу сообразил, что прятаться за закрытой дверью и не открывать её – это модель поведения в подобной ситуации в общем-то