с сонной одурью квартала.
Валентин Николаевич никогда не подошел бы к надсаживающимся бабам, плотной группой осадившим двери какой-то мастерской, если бы… Среди них не было простоволосых! Все головы прикрывали либо платки, либо шляпки самых немыслимых фасонов. Не ему объяснять, что это означало.
– Что происходит? – Валентин Николаевич тронул одну из женщин за локоть. Та обернулась. Кизяков приготовился к ушату словесных помоев, но их не последовало. Лицо женщины смягчилось, а глаза, мгновение назад горевшие яростью, ощупав лысую голову инженера, вдруг потускнели, словно подернулись пленкой. Слезами, что ли?
– Ладно, записываю, – устало сказала она, доставая и слюнявя истинный раритет – чернильный карандаш. – Давайте руку. Сто тридцать шестым будете.
Валентин Николаевич, как загипнотизированный, протянул руку, но тут же опомнился и спрятал ее за спину. Ох уж эти очереди! А ведь мнилось, канули в Лету. Рынок таперича, всего навалом, были бы деньги.
– Простите, не могли бы вы объяснить… – начал он, но тут женщину окликнули, и она ввернулась в самую гущу наэлектризованной толпы.
Предстояло разбираться самому. Женщинам было не до него: они выясняли, кто за кем стоял и какой список считать действительным – утренний или составленный полчаса назад.
– Отмечаться надо было! – гаркнула бабища гренадерского роста, когда худенькая, интеллигентного вида поборница «утреннего» списка попыталась объяснить, что ей надо было отвести детей в школу. – Мне твои проблемы до фени!
Кизяков пробился к двери, с которой хлопьями слезала краска. Вывеска сбоку гласила: «Постижерная мастерская». И ниже маленькими буквами: «Парики и шиньоны».
Его схватили за руку, и вооруженная чернильным карандашом дама требовательно спросила:
– Ну что, будем записываться?
Валентин Николаевич успокаивающе улыбнулся:
– Какой я вам конкурент? Коли надумаю, так по-простому, в магазин.
– Ха! – презрительно бросила женщина с карандашом. – Там сразу после открытия все подчистили. Стали бы мы тут хороводиться, если бы хоть где-то что-то осталось.
Зазвенело разбитое стекло. Из зарешеченного окна рядом с заветной дверью некто невидимый прокричал:
– Гражданки! Прекратите безобразничать. Волосы кончились. Заказы не принимаем.
– Ах, ты дрянь! – заорала баба–гренадер.
– Ах, ты гадина! – вторила ей интеллигентка, из-за детей упустившая свою очередь.
Гвалт, шум. Несчастные женщины на глазах теряли над собой контроль. Штурм казался неизбежным. И тут, разбрызгивая грязь и вскидываясь на колдобинах, к толпе подлетел побитый ржавчиной «уазик», из которого появились пять омоновцев с автоматами.
– Охолонь, бабоньки! – рыкнул здоровенный детина в комбинезоне, бывший, видимо, за главного. – Р-разойдись!
– Я сейчас разойдусь! – выступила навстречу Гренадерша. – Уж я тебя охолону!
Бог весть, чем бы закончился поединок