ался и из-под него торчали узорчатые ржавые шестерни. Этот разлом шел почти до самой «десятки», так, будто часы показали зубы, в четыре ряда оголенной челюстью от уха до уха.
Герхард смотрел на эту улыбку времени без выражения. «Свобода – это право на ошибку», – почему-то подумал он и тут же напрягся, ожидая удара прикладом в спину. Удара не последовало. Это было странно. Герхард обернулся и встретился взглядом с тринадцать сорок два. Потом указал на расколотую снарядом башню. «Я бы на вашем месте поторопился, тринадцать сорок два. Скоро подойдут ваши войска, они повесят над башней красный флаг. И тогда вы уже не сможете совершить задуманное», – Герхард говорил медленно и четко, стараясь выбирать простые выражения.
Тринадцать сорок два что-то ответил. Кажется, по-русски или по-польски, или еще на каком-то из этих гавкающих славянских диалектов. Герхард не понял ни слова. И тогда тринадцать сорок два поправил ремень автомата, задвигав своими жуткими сочленениями где-то под складками лохмотьев, и, не спуская с пленного глаз, гипнотизирующих и одновременно загипнотизированных, широко раскрытых глубоченных и одновременно пустых, сказал с отсутствующей констатацией: «Иван».
Рядом позвали: «Герхард Шварц». Это значило, что требуется встать к стенке, к остальным, лощеным, пузатым и сухопарым, аккуратным и собранным. И посмотреть назад, в тысячеглазую бездну. Невменяемую, иррациональную, живую и мертвую, жалкую, отвратительную, белесую недосорванными еще номерами. Одиннадцать сорок три, два пятьдесят восемь, ноль триста четыре.
Герхарду предложили повязку, но он отказался.
Он знал, что теперь он почувствует удар, и его отбросит назад, будто бы в грудь со всего размаху вбили металлический прут. Он рефлекторно схватится, но не почувствует касания. В ладонь ударит фонтанчиком крови, закупорятся сосуды и одна за другой посыплются нейронные связи.
Бывшие узники подняли оружие, рядом кто-то всхлипывал, прозвучала команда. Выстрел, другой, третий. Рядом попадали. Удар. Герхард ошибся – пришлось в голову, совсем не сильно, будто по каске. Он коснулся рукой и понял, что касание чувствует.
Он был жив.
Люди засуетились, указывая вверх. Кто-то подбежал и поднял с земли рядом с Герхардом небольшой предмет. Это был кубик, металлический на вид, с резными гранями. Кубик зачем-то протянули Герхарду, и он понял, что странный предмет свалился ему на голову.
Пока автоматчики отходили, подготавливаясь ко второму залпу, Герхард машинально крутил странную вещицу в руках. «Зачем ты спасла мне жизнь?» – думал он.
Сначала это казалось бессмысленным, но потом вдруг на него нашло озарение:
Мир – создан для людей. Всю историю планеты мы наблюдали как более совершенные люди доминировали над примитивными животными. Все более и более развивая науку, технику, самоконтроль и порядок, люди достигали новых вершин в покорении естества. А происходящее сейчас – нонсенс. Дикие животные, истеричная глупая нация, толком не вышедшая из своих бесконечных лесов и тундр – теснит людей, теснит порядок, дисциплину, прогресс. Такого не может быть. Это какой-то абсурд. Цивилизация оказалась на краю, он, Герхард, видел последние уютные аккуратные города, перед тем, как все накроет, он – последнее поколение, читавшее Гете, Шекспира, Петрарку. Наступает новый мир примитивных нравов, развала и хаоса. Сама природа сопротивляется.
Он еще не закончил обдумывать эту мысль, но уже понял – чушь какая-то.
И тогда затрещали выстрелы.
Это был не удар, нет. Совсем нет. Герхарду показалось, будто он с головой нырнул в кипяток. Он заорал и свалился, хватаясь за внутренности, и этот момент никак не заканчивался, кипяток заливал глаза, щипцы вырывали зубы и Герхард взбирался по стене колодца, и извивался, и молотил кулаками по лезвиям.
И вот последний раз дернулось сердце, Герхард выгнулся, откусил язык, полумгновение, и пошло разрушение нейронов, сознание мигнуло, вспыхнув финальной искрой шальной мысли, чиркнуло через спинной мозг и то мясо, те кости, та грязь, та желчь, та груда говна, которая называлась Герхардом, и еще не успела перестать им называться, она конвульсивно врубила кулаком в стену, ломая остатки пальцев.
А в кулаке был кубик. А на кубике – тонко расходящееся сочленение граней. Кнопка.
«Иван».
Они смотрели друг на друга. Позади позвали «Герхард Шварц». Это значило, что нужно встать к стенке. К остальным лощеным, пузатым и сухопарым, аккуратным и собранным.
Теперь Герхард знал, что такое Ад. Пережить это снова, хоть один раз – вот что. А он переживет. И потом опять. И еще. И еще. Он уже в Аду.
Герхард сам не заметил, как его оттеснили к стене. «Еще раз», – думал он, как заведенный. – «Еще раз, еще раз, еще раз, еще раз, еще раз».
Поднялись автоматы.
«Помогите», – прошептал Герхард соседу, но тот не отреагировал. – «Помогите», – повторил Герхард уже громче. – «Помогите», – он перешел на крик, а потом на визг. – «Помогите! Люди, помогите!!!»
Никто не ответил, никто не засмеялся, никто не выругался, никто