в направленный для контрольного выстрела люгер, а потом впиться как слепень – глазами в глаза.
«Тринадцать сорок два», – попытался произнести Герхард, узнавая номер палача, но его губы не шевельнулись, лишь пошли кровавыми пузырями. – «Иван! Иван! Иван!!!»
Истошным взглядом Герхард падал в глубины сомнамбулы, нащупывая в бездне человека. Теперь Герхард чувствовал, что любит его, обожает, как одаренного сына, как мать, как себя, всем сердцем, до конца.
«Давай же, Ваня! Я знаю, ты там есть! Не можешь не быть! Я тебя найду!»
И Герхард нашел. На мгновение между ними пронесся ментальный сигнал. Дуло дрогнуло и опустилось. Русский посмотрел под ноги, поднял кубик и вложил его в руку немца.
Снова поднялся узкий ствол люгера. Но это все было уже не важно.
«Герхард Шварц».
Он послушно встал у стены. Сверху неслись первые капли дождя. Рядом всхлипывали. Впереди – были. А Герхард считал.
Одиннадцать, двенадцать, тринадцать. Два шага от стены. Ориентиры – след сапога и гильза. Шестнадцать, семнадцать. Не расслабляться. Совещаются. Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь. Нужно повторить все, как было: наклон головы, поворот стоп, взгляд. Смотреть вперед. Наглость, гордость и отвращение. Наглость, гордость, отвращение. Подбородок поднять. Шестьдесят пять, шестьдесят шесть, шестьдесят семь. Десять стрелков слева, восемь справа. Немецкие автоматы, отобранные заключенными у охраны, мало дополнительных рожков. У троих люгеры. Восемьдесят два, восемьдесят три, восемьдесят четыре.
Сверкнула молния – теперь Герхард уже замечал все детали. Полил проливной дождь, которого раньше он просто не видел. Сто семь, сто восемь, сто девять.
Команды. Командует первый слева. Табличка с номером сорвана. Рыжеволосый. На правой руке нет мизинца.
Поднялись автоматы, и Герхард с вызовом выставил грудь вперед, стиснув зубы, и только продолжал считать. Сто двадцать три, сто двадцать четыре. Ему предстояло еще не раз выдержать этот момент, и не два, и не десять. Еще час назад он решил бы, что это настоящая пытка. Но не теперь.
Сто двадцать семь. Сто двадцать восемь.
Давай! Пристрели меня! Давай! По сторонам защелкало. Двое у стенки упали, а Герхард не замечал, что улыбается, не замечал, даже когда они со стрелком одновременно моргнули, сделали глубокие вздохи… и Герхард отдернулся назад.
Ему пришлось отвести голову, чтобы никто не увидел его попытки скрыть счастье. Он продолжал считать, но внутренне понимал, что теперь у него есть три минуты, чтобы расслабиться. На сто тридцатой секунде ему на голову падал кубик, на сто семьдесят второй кубик передадут. На двести восемьдесят четвертой снова поднимут оружие. И все это опять и снова уже не будет иметь значения.
Теперь Герхард понимал – нажатие кнопки возвращало время ровно на пять минут назад. Никто, кроме него, не замечал эти переходы. Нацисты все с таким же ужасом умирали, заключенные все с такой же неизбежностью убивали. Сохранялась только память у Герхарда, позволяя