Не было необходимости жалеть или пытаться спасти тринадцать сорок два. Требовалось просто принять его функцию и сыграть им правильно. Поэтому, когда недавний заключенный, убитый в спину, обмяк и начал падать на Герхарда, нацист не почувствовал себя ни хорошо, ни плохо. Происходило то, что и должно было происходить.
Герхард только пожалел, что на этом заканчиваются их взаимоотношения. Ему казалось, что за десятки временных циклов они начали приходить к неестественному взаимопониманию, будто между ними наладилась особая связь, как между старыми друзьями или даже родственниками. Герхард не чувствовал, что совершает зло. Он делал то, что должен был. Не он задал правила игры. Он играл свою роль и глупо было бы ожидать, что он просто возьмет и согласится умереть. В этом просто не было бы никакого смысла.
Все изменилось в следующий момент. Над ухом пролетела пуля, и Герхард упал, рефлекторно нажав на кнопку.
Рядом опять всхлипывали. Тринадцать сорок два поднимал оружие. Кубика в руках снова не было. Кубик еще не упал. Нужно было ждать. Опять.
У Герхарда перехватило дыхание, так что он не успел сориентироваться. Он не ожидал повторения и теперь начал метаться.
«Подними глаза», – говорил внутренний голос. – «Ты должен поднять глаза». Но на этот раз Герхард не мог себя заставить. Он вдруг почувствовал запоздалый стыд, будто бы совершил предательство. И, что хуже всего, он чувствовал, что его состояние передается и палачу. Неожиданно ему стало тяжело дышать, захотелось как-то закрыться, куда-то сбежать. Но сбегать было некуда.
«Подождите», – думал он, непроизвольно вжимаясь в стену и не замечая, что отходит от того места, куда должен упасть кубик. – «Подождите, стойте… дайте мне пару минут…» – он уже бормотал, все повышая голос, и понимая, что делает только хуже. – «Еще раз… Давайте на следующий раз…»
Но следующего раза ему не дали. Прозвучали команды, а Герхард, уже понимая, что все потеряно, что нет больше времени собираться с мыслями, нет даже времени осознать, что происходит, он отчаянно вдавливал себя в стену, вытянув вперед руки. Он чувствовал, как слепая бездна раскрыла перед ним пасть, полную штык-ножей, гофрированных осколков, бритвенных лезвий и колючей проволоки.
Прозвучали выстрелы. Один другой, третий… и четвертый.
Герхард нырнул вниз, какая-то черная дрянь забила глаза, у плеча рыхло шлепали пули, а он вслепую рыскал, размазывая что-то, и вдруг понял, что почти плавает в лужах крови, оставшихся от соседей, но все равно раскидывал руки и хватал, потому что кубик был где-то здесь, где-то рядом. И он уже понимал, что не может такого быть, чтобы его еще не убили, потому что давно должны были, и, наверное, это какой-то невозможный бред умирающего сознания, но это Герхарда не остановило. А остановился он, только когда наконец нащупал четкие металлические гранки.
И тогда он поднялся во весь рост и, продрав глаза, посмотрел на автоматчиков, бурый как червь в лохмотьях своего шитого на заказ мундира