бежать – бежать отсюда, сунуть голову во львиную пасть и выяснить, какая слава ходит о нём в окружении Дармштадского епископа… или узнать, что о случившемся бесславно забыли, похоронив память об инквизиторе Эгельгарте вместе с ним самим, якобы сгинувшим в казематах замка фон Франкенштейн.
И на исходе третьего дня ждать дальше стало невмочь.
Хельтруда вернулась с закатом. Она дышала полем, солнцем, скошенной травой, а в руке несла корзинку со свежими яйцами.
– Подарок от благодарной соседки, – улыбнулась она в ответ на вопросительный взгляд Герхарда, – у неё уже шестеро ртов каши просят. Больше не желает.
Инквизитор понимающе кивнул, глядя, как травница хлопочет у стола. Пёстрая вертелась вокруг её ног – казалось, и хозяйка, и кошка слаженно выполняют фигуры какого-то очень сложного танца. Того, который мог бы называться жизнью.
– Расскажи мне, – попросила Хельтруда, усаживаясь на лежанку с ним рядом, – расскажи ещё что-нибудь.
В её тоне, всегда ровном, неожиданно прозвучала такая пронзительная тоска, что у Герхарда ёкнуло сердце. Травница, должно быть, угадала его мысли – сегодня их последний разговор. Последняя иллюзия совместного уюта.
– Я пришёл в инквизицию как наёмник, – начал он. – Им нужны были сильные солдаты. Эти дети в сутанах совершенно не умеют воевать, а я… – его колючий от щетины подбородок искривила горькая усмешка, – а я видел то, что им и не снилось…
– Что ты видел? – спросила Хельтруда, подавая ему глиняную кружку с отваром ромашки.
Он взял кружку правой рукой и глотнул ароматного напитка. Терпко обожгло губы.
Травница тем временем бережно стала разматывать пропитавшийся травяным соком холст.
– Я видел, как люди обращаются в пепел… – заговорил он, – когда жгли еретиков в Хагенове, весь город засыпало сажей. Жирные хлопья… Они оседали на крышах, на земле, на стенах. Они носились в воздухе… А потом пошел черный снег.
От него не было спасения. Когда молочник привозил молоко, оно оказывалось тухлым из-за плавающих в нём маслянистых хлопьев. Фрукты и овощи на городских рынках было не достать – крестьяне отказывались везти урожай в «проклятый город». Посевы на полях вокруг засыпало пеплом.
«Чёрный снег» шёл почти месяц. Многие погибли – от голода или удушья. В первые же дни неизвестные напали на городские конюшни, угнав лошадей. Тщательно завёрнутую в промасленную ветошь конину тайком продавали на улицах за огромные деньги. Когда конина закончилась, стали продавать другое мясо – на вкус оно напоминало то старую говядину, то плоть молочных телят. Но ни коров, ни телят на рынках уже давно не видели…
А затем пришёл холод. Несмотря на июль, дома покрывались серой изморозью. С улиц исчезли нищие, калеки, попрошайки. Город наполнился плачем – стенали матери над крохотными гробиками, завешивая окна чёрным полотном. А по ночам замотанные в тряпьё фигуры крались к домам, и наутро гробики находили пустыми. «Мясо молодых