да еще с его подписью внизу.
Отец покачал головой, словно до сих пор отказывался верить в случившееся.
– Эту копию мистер Таллер сделал давно. Он даже дату поставил. Тогда это считалось произведением искусства. А теперь – ересью. Представляешь? Тогда его называли искусным художником, а теперь в глазах закона он – преступник. И никакой судья не примет во внимание, что картина написана давно, гораздо раньше, чем появился закон. Эти люди – сущие варвары.
Мы оба поглядели на дверь. Она была заперта. На улице было тихо.
– Ты считаешь, нам надо бежать из Англии? – почти шепотом спросила я, впервые сознавая, как мне хочется остаться.
Отец жевал хлеб, раздумывая над моим вопросом.
– Не сейчас, – наконец сказал он. – И потом, разве где-то есть совершенно безопасное место? Уж лучше я останусь в протестантской Англии, чем переберусь в католическую Францию. Мы с тобой теперь – благочестивые протестанты. Надеюсь, ты не забываешь ходить в церковь?
– Дважды, а то и трижды в день, – заверила я отца. – При дворе за этим строго следят.
– Вот и меня ежедневно видят в местной церкви. Я делаю пожертвования, я исправно плачу приходскую подать. Нельзя требовать от нас большего. Мы оба крещеные. Разве кто-нибудь может нас в чем-то упрекнуть?
Я промолчала. Мы с отцом прекрасно знали: каждый может оговорить любого. В странах, где за различия в совершении обрядов сжигали на костре, причиной недовольства могло стать что угодно. Например, в какую сторону ты смотришь во время молитвы.
– Если болезнь все-таки одолеет короля и он умрет, трон займет принцесса Мария, а она – католичка, – прошептал отец. – Неужели она вновь сделает Англию католической?
– Кто знает, как повернутся события, – осторожно сказала я.
Мне сразу вспомнилось произнесенное имя «Джейн» и то, что Роберта Дадли это не удивило.
– Я бы и гроша ломаного не поставила за восшествие принцессы Марии. Кроме нее, есть очень крупные игроки, и никто не знает, что они замышляют.
– Если принцесса Мария все-таки придет к власти и страна вновь станет католической, я буду вынужден избавиться от нескольких книг, – с тревогой в голосе произнес отец. – К тому же меня знают как торговца протестантскими книгами.
Я коснулась щеки, будто собиралась стереть грязное пятно. Отец сразу распознал этот жест – жест моего страха.
– Ты не бойся, querida. Не нам одним, всем в Англии придется измениться.
Я посмотрела туда, где, накрытая кувшином, горела субботняя свеча. Ее пламени видно не было, но мы знали, что оно зажжено для нашего Бога.
– Только не все в Англии евреи, – сказала я.
Каждое утро мы с Джоном Ди усердно занимались. Чаще всего он просил меня прочитать отрывок из греческой Библии, а следом – тот же отрывок на латыни, чтобы сравнить переводы. Он исследовал самые древние части Библии, пытаясь за цветистыми фразами распознать подлинные тайны создания мира. Он сидел, подперев левой рукой подбородок, а правой