он выпил – вот так, один или с женой, без охраны, сопровождения, протокола – чашечку эспрессо в кафе на улице у подножья Монмартрского холма, любуясь вознесшейся к небу Сакре-Кёр, или в жаркий венский день стакан холодного пива из собственной пивоварни Salm Brau, ожидая фирменную свиную рульку? Да что Salm Brau! А по Москве он мог пройтись? По Москве, правда, никто пройтись или проехать давно не мог, ещё при Большой Шляпе город перестал быть местом для жилья. Ну а за городом – выйти одному из ворот своей дачи и пойти в лес с корзинкой по грибы, а потом выпить стопку водки и завалиться париться в баньку «по-черному» без холуев, охраны при полном вооружении – это в сауне! – затем жадно напиться ледяного кваса, чтобы пот прошиб виноградными ягодами… Где сейчас найдешь квас? Что ещё? Когда он мог просто лечь на диван, укрыться теплым пледом и полистать читаную-перечитаную любимую книгу классика – «Броня и штык»? Или просто посидеть у реального камина, зачарованно глядя на языки пламени? И всё ради чего? Ради того, чтобы услышать гнусь этого писаки: «погубил Россию…»? Своим горбом тащил эту махину и вытащил. Всякое слышал президент. Славословия и песнопения осточертели, хотя он их и поощрял. Более его радовали слова остервеневших от зависти врагов, оказавшихся не у кормушки, клеймивших его безжалостную пожизненную власть, называвших его злым гением, паханом блатного зазеркалья России, даже тупым бабуином, терроризирующим несчастную страну (сами выбирали, идиоты), грозивших ему Нюрнбергским или Гаагским судом, что не пугало, или Страшным судом, этот вариант даже вдохновлял, делал его соизмеримым с высшими силами. Всей этой мутотени с борьбой тьмы и света, Сатаны и архангела Михаила он не знал, однако чувствовал себя Демиургом, творцом созданного им мира и, соответственно, его Высшим Правителем и Судьей, не подсудным никаким более высоким инстанциям. К нападкам темных сил, отрабатывающих свои доллары, он привык так же, как и к фимиаму восхвалений.
Но никто никогда не называл его «клиническим идиотом, угробившим Россию бескорыстно, по бездарности». Во всяком случае, до него эти отзывы ранее не доходили. Насчет бескорыстности он старался не думать. Он знал, что, конечно, определенная сумма возрастала на его анонимных счетах в Швейцарии, Гонконге, Брунее, Штатах и Дубае, и сумма эта велика, но он нарочито закрывал скользкую тему даже в самых приватных беседах с его личным казначеем, чтобы не знать или, во всяком случае, иметь возможность не знать де юре, что происходит на его счетах. Да и не в деньгах счастье. Если он и старался, то только ради детей и на всякий случай. Этого «всякого случая» нельзя допустить, но чем черт не шутит… «Угробил по бездарности. Тупо, бескорыстно»… – Вот сволочь! Это я тебя угроблю, когда вернусь.
Кстати, почему ему в самолете на этой высоте так легко и ясно мыслится?..
Много наград разных стран и государств украшали его личный музей. Чего же не хватало? Пожалуй, улыбки… Добрую – не заискивающую, не подобострастную, не наглую, а добрую улыбку