Не прощаюсь с тобой. Мария Романушко

хлестать кнутом,

      вдавив между лопаток бубенец…

      Так, смеха ради,

      будто не грешно,

      раз это шут…

      Я прошепчу: «За что?!»

      – За то, что шут,

      но не смешон, подлец!

      Мы остановились. Он смотрел на меня так пристально, как будто увидел впервые.

      – Спасибо, миленький.

      Он взял моё холодное лицо тёплыми, ласковыми руками и поцеловал в губы.

      – Приходи ещё в цирк.

      – Конечно, приду.

      – У тебя нет телефона? Жаль… И у меня нет. Но ты разыщи меня. Завтра выходной, а потом приходи. И стихи приноси. Обязательно разыщи меня, ладно?

      Мы вышли на площадь Коммуны. В чистом ночном воздухе кружились белые пушистые хлопья… В аллеях бульвара мы и не заметили, что пошёл снег. Дальше нам было в разные стороны, мне – к метро, а он торопился домой – в Марьину Рощу. Там его ждала мама.

      – Без меня чай пить не будет, – сказал он. – Ну, не пропадай надолго, ладно?

      – Теперь не пропаду! Ваш автобус, бегите…

      И он побежал через пустынную, казавшуюся в тот поздний час огромной, площадь. Я проводила взглядом автобус, пока он не скрылся за поворотом, и пошла к «Новослободской». Шла осторожно, неся на своём лице прикосновение его рук, его губ… Шла и думала о его доме в Марьиной Роще, о его маме. Интересно, какая она? Представляла, как они вместе пьют чай, и он рассказывает ей о премьере…

      * * *

      Он вошёл во двор, освещённый желтоватым светом углового окна.

      Две ступеньки покосившегося крыльца, ясень у окна, турник и деревянный настил в глубине двора – всё припорошено снегом… Он сам сколотил этот настил, ещё когда учился в училище, и почти все свои номера отрабатывал здесь – на потемневшей от снегов и дождей домашней эстраде.

      Похлопал по крепкому стволу старый ясень – «Привет, дружище!»

      Заглянул в окно. Мать сидела у стола, накрытого к чаю, в тёплой телогрейке, накинутой на плечи, и штопала его свитер. Ждала его…