позаботиться о лошадях, их безопасности и удобстве; как сделать удобные постели из веток бальзамина, наших одеял и холщовых чехлов. Мы съели много добытого мной мяса и закусили блинчиками, которые Уивер поджарил на топленом масле. Хотя я и устал, уснуть я долго не мог, слушая странные звуки ночи и опасаясь стать добычей медведя или горного льва, или быть пронзенным стрелой, выпущенной индейцем из военного отряда; а потом неожиданно настал новый день и я встал, чтобы помочь Уиверу, который уже разжег костер и готовил завтрак.
Я в тот первый день на Зеленой реке, если можно так сказать, был больше готов помогать Уиверу, и был полон энтузиазма, в отличие от моего отца, который пребывал в глубоком расстройстве и-за крушения своих надежд и страха за будущее. Много позднее он признавался мне, что за всю его жизнь те дни на Зеленой реке были для него самыми тяжелыми. Он ненавидел все – заботиться о лошадях, укладывать груз и ехать, снимать груз и готовить пищу, стелить постель; ненавидел долины и горы, даже стада оленей и лосей, и даже группы толсторогов, которые, не пугаясь нас, с удивлением смотрели, как мы проезжаем через их пастбища.
За три года до этого, проходя с отрядом геологоразведчиков из Туссона на север к Толсторогу – горам Извилистой Реки, ища признаки золота, Уивер проходил по западному склону, и почти каждый день он показывал нам, где они останавливались и что там происходило. Мы с отцом не понимали, как он мог восстановить свой маршрут, потому что все приметы, о которых он говорил, были уничтожены дождями или снегом. Когда мы его об этом спросили, он ответил:
– Это просто; я помню вид этой местности – все горы, холмы, хребты и склоны сохранились в моей памяти. Я смотрю на них и вижу путь, по которому мы прошли.
Теперь мы оставили реку, ушли из глубоких, с обрывистыми стенами каньонов, и теперь путь наш пролегал по высоким горным склонам. Через несколько дней пути мы достигли Великой реки, которая текла на юго-запад, чтобы там слиться с Зеленой рекой и образовать Рио Колорадо. Она набухла из-за таявшего на вершинах Скалистых гор снега, и нам пришлось переправлять вещи на плоту, а лошадей вплавь. На противоположном берегу мы нашли тропу, ведущую на юг, про которую Уивер сказал, что ею пользовались охотничьи и военные отряды ютов и навахо. Этим летом по ней никто не ходил, кроме лосей и оленей – местность, где живут бизоны, осталась далеко позади – так что мы пошли по ней. Несколько дней спустя мы увидели под собой реку Сан-Хуан, которая протекала по глубоким крутым – порой с отвесными стенами – каньонам, прорезавшим поросшую кустами шалфея равнину. Уивер велел нам остановиться, посмотрел на поток вверх и вниз по течению и на горы на востоке:
– Ну вот мы и на месте! – торжественно произнес он, – но вышли мы выше тех трех островов, о которых говорил мексиканец, или ниже – это я сказать не могу.
– Мы выше них! Мы меньше чем в дне пути от гор! До них не более пяти миль! – воскликнул отец, страшно возбужденный тем, что мы наконец достигли реки, где нас ожидало богатство.
Уивер улыбнулся.
– Неплохо вы определили расстояние! – сказал