мной оставалось четыреста марок? – спросил булочник.
– Четыреста двадцать, – сказал Фердинанд, – с учетом скидки. Хотите квитанцию?
– Да, – сказал булочник. – Порядка ради.
Оба молча занялись писанием – один чека, другой квитанции. Оставшись у окна, я огляделся. В сумеречном полусвете со стен мерцали лица невостребованных и неоплаченных портретов в золоченых багетах. Это походило на собрание потусторонних призраков, и казалось, что все они уставили неподвижный взгляд на портрет у окна, который должен был к ним присоединиться и на который вечернее солнце бросало последний отблеск жизни. Странное настроение создавала эта картина – двое согбенных и пишущих за столом, тени и многочисленные немые портреты.
Булочник снова подошел к окну. Его красноватые, воспаленные глаза походили на стеклянные шары, рот был полуоткрыт, нижняя губа отвисала, и были видны нечистые зубы – фигура печальная и смешная. Этажом выше кто-то стал наигрывать на пианино, всего несколько повторяющихся тактов, для разминки пальцев. Звуки были высокие и царапающие. Фердинанд Грау, оставшись у стола, зажег себе сигару. Спичка, вспыхнув, осветила его лицо. Из-за маленького красноватого огонька залитое синими сумерками помещение показалось невероятно огромным.
– А можно еще изменить кое-что в портрете? – спросил булочник.
– Что именно?
Фердинанд подошел поближе. Булочник показал на драгоценности.
– Можно их убрать?
Та самая тяжелая брошь, на которой он настаивал, когда делал заказ.
– Конечно, – сказал Фердинанд, – да они и мешают. Портрет только выиграет, если они исчезнут.
– Вот и мне кажется. – Он помялся. – А во что это обойдется?
Мы с Фердинандом обменялись взглядами.
– Это ничего не будет стоить, – великодушно произнес Фердинанд. – Напротив, кое-что причитается вам назад. Ведь работы становится меньше.
Булочник встрепенулся. На миг показалось, что он согласится с этим. Но потом он решительно заявил:
– Нет, нет, оставьте, ведь вам пришлось это все рисовать…
– И это правда…
Мы ушли. На лестнице, глядя на сгорбленную спину булочника, я растроганно думал, что в этой истории с брошью в нем заговорила совесть. И было как-то не по себе от мысли, что я нагреваю себе руки на «кадиллаке». Но потом я подумал о том, что частью своей искренней скорби по усопшей жене он обязан только тому, что эта чернявенькая, что ждала его дома, оказалась такой стервой, и снова приободрился.
– Мы могли бы потолковать о деле у меня дома, – сказал булочник, когда мы вышли на улицу.
Я кивнул. Меня это вполне устраивало. Булочник хоть и полагал, что в своих четырех стенах он будет сильнее, но я-то рассчитывал на поддержку брюнетки.
Она уже поджидала нас в дверях.
– Приношу вам свои самые сердечные поздравления, – сказал я, не давая булочнику раскрыть рот.
– С чем же? – быстро спросила она, метнув на меня юркий взгляд.
– С вашим «кадиллаком», – ответил я как можно непринужденнее.
– Киса! –