докончи начатое, выпусти свою настоящую природу, позволь ей вытеснить осенение ложным духом, – продолжала завораживать Калиго, но тут ей помешал сам Великий.
– Услышь Меня, Девятый из Двенадцати! Если же ты верен Мне и не боишься продолжить оставаться тем, кем доподлинно являешься, тогда подай Мне свою руку, – перед Валенсом раскрылась невероятных размеров чистая и белоснежная ладонь. – Но коли изберёшь ты путь животный и захочешь стать таким же, как и устранённый тобою род – упрекать Я тебя в этом не стану; по воле всё же равные мы, от чего каждый поступает истинно даже тогда, когда наши поступки кажутся аморальными. Ты всё же Человек и Человеком останешься; не позволю Я Моим титулованным пасть до уровня искомых пращуров! – ни секунды не думая, Валенс протягивает свою длань Великому и с тягучим криком, покидает свои видения, возвращаясь тем самым к реальности.
Поделом тебе чертовка. Долой, прочь! Не искомец я, не только лишь во мне мышление, не стяжаем я умственным отупением; гордо держится во мне атрибут моей сущности. Не сломить какому-то жалкому культу моё восприятие. Прочь!
* * *
– Что же ты всё дрожишь? Не бойся королевского вестника *по крайней мере до тех пор, пока это пустотное божество снова не решится смутить мой разум*, вставай и поклянись мне, что во всех своих согрешениях ты исповедуешься перед жреческим сообществом, не опуская из рассказа ничего, что ты видел, где участвовал и с кем сходился.
– Д-д-д, – заикаясь, еретик старался что-то выдать из себя своими надтреснутыми от криков связками, – д-даже то, что вы сделали с моими братья и с-с-с почтен-н-ным господином аристок-к-к-ратом? – призадумавшись на пару секунд, Валенс кивком дал ему согласие. Скрывать что-либо было бесполезно, потому как если и разбираться в этом деле, то только если иметь перед лицом абсолютно все факты. Какая же несуразица для короля, стать рабом столь низменных инстинктов! Валенс отпёр ставни, доставил всё ещё перепуганного ведомого к ожидавшему отправки эскорту, а сам, ещё раз обросив взглядом уже опечатанное властями имение некогда живущих там Панкрайтов задумался: «Если быть королём означает ставить свою человечность выше человечности всех остальных, нет ли в этой хладнокровности, нет ли в этой сверхсдержанности куда большего греха, чем тот, в который впали аристократы Альбедо? Что те одержимы, что я – кажется одно и то же. Может никаких отличий и вовсе нет, ибо в своей одержимости, я тоже служу божественному; так есть ли смысл постоянно придерживаться высшей планки, если все мы так легко свергаемы искушающей нас порочностью?»
* * *
– Найдётся ли у тебя время обговорить кое-что? – дружелюбно спросил у медитирующего Валенса Первый из королей – Примус.
– Само собой, ваше верховенство, – поднимаясь с колен, не по своему чину затараторил Девятый король. Видя торопливость своего собеседника, Примус развёл руками