коч несся вниз по течению. Дул попутный полуденник[35]. На коче подняли парус, и скоро бревенчатые башни острога скрылись за уступом берега.
Ранним утром Якутский острог проснулся от набата. Большой колокол тревожно гудел. Собаки подняли разноголосый лай.
Каждый, натянув на себя одежонку, спешил на улицу. Казаки выбегали с пищалями и бердышами: тревога бывала и при пожарах, и при нападениях на острог.
Двери отворялись, из-за них высовывались взъерошенные головы заспанных людей. Испуганными голосами они спрашивали пробегавших казаков:
– Пожар?
Михайла Стадухин прибежал на площадь вместе с другими казаками. Сначала он ничего не понимал. Вдруг раздался отчаянный крик:
– Ограбили! Душегубы! Разбойники! По миру пустили! Люди добрые! Ратуйте!
То Василий Щукин узнал, что нет его коча, что амбар растворен и пуст. Бросив шапку, бежал он к хоромам воеводы, крича и плача.
Скоро весь город знал о побеге казаков. Щукина не очень жалели: знали, – у него в городе были и нетронутые амбары.
Узнав о бегстве казаков, Михайла Стадухин помрачнел.
– Не иначе как на Погычу побегут, – шептал он сквозь зубы. – Знаю я Ваську Бугра: он своего добьется.
Воевода, выслушав донесение о бегстве ночного караула с Бугром и Редкиным, догадался, что главарем был Бугор. Не слушая жалоб Щукина, воевода послал за сыном боярским[36] Василием Власьевым. Власьев получил приказ собрать отряд надежных казаков и вернуть беглецов. Но скоро Власьев доложил воеводе, что за беглецами гнаться не на чем: не осталось ни одного готового коча. В тот же день все судовые мастера были поставлены на шитье кочей.
Всю ночь не спал Михайла Стадухин. Утром он надел новый кафтан, повесил через плечо перевязь – берендейку – и, гремя саблей, отправился к воеводе.
Настасья не смела его и спрашивать, что он затеял. Выбежав на крыльцо, она лишь провожала глазами мужа, пока его рослая, плечистая фигура не скрылась за забором.
Стадухина ввели к боярину, отдыхавшему на перине после бани.
– Ну, здорово, – снисходительно проворчал Пушкин в ответ на приветствие Стадухина. – С чем пришел-то?
– Не гневайся, боярин, а пришел я напомнить тебе о своей челобитной.
Пушкин так изумился, что даже, кряхтя, поднялся и сел на перине.
– Да ты в уме ли, Михалка? – спросил Пушкин. – Это после васькиного-то воровства ты опять за свое? Может, и бежать уж задумал?
– Негоже мне в бегах-то быть, боярин, – глухо ответил Стадухин. – Сам знаешь, хозяйство имею, и семья есть. Коль хотел бы я убежать, давно бы убежал, – с неожиданным задором вдруг прибавил Стадухин, подняв голову.
– Ну, ну, – замахал на него руками Пушкин.
– Только хочу я идти на Погычу не побегом, а по твоей наказной памяти, боярин. – Стадухин смело глянул на все еще изумленное лицо Пушкина и продолжал: – Раскинь-ка умом, Василий Никитич, тебе его не занимать стать. Навряд ли