все сразу понял Савва. – Достукались! – Он присел на стоявшую тут же кушетку и закурил. – Вот что, Данилка: полчаса мне на сборы. Раздевайся пока, чаю попьем.
Не самовары же разводить. Спиртовка со вчерашнего на подставке стояла. Он зажег ее и под родимый запах спирта дернул целый фужер коньяку.
– И мне, Савва Тимофеевич…
– Ах да, прости… С дороги ты. Что, железка работает?
– Сегодня работала. – И Данилка такой же фужер опрокинул. – На лошадях я бы сутки пылил.
– Сутки! Дед наш пешком хаживал! Черти бы всех подрали!..
Ругаясь, он меж тем и чай заваривал, и умывался, и одевался с особой тщательностью. Уже будучи в сюртуке, в спальню забежал, торопко и холодно обнял полусонную Агнессу.
– Ты что, в университет? – потянулась она, не отпуская. – Чего так рано, милый?
– В университет! И без того опаздываю! – рявкнул он, оглушая ни в чем не повинную душу.
Видно, великая злость на лице отпечаталась, потому что она отшатнулась в невольном страхе.
– Прости, милая… – понял он ее состояние, такое пробуждение, истово расцеловал, как бы навеки прощаясь. – Потом все объясню, потом!
Извозчик топтался у подъезда так себе, разъезжай Ванька. Но выбирать не приходилось.
– На вокзал.
– Вакзаль так вакзаль…. – начал было копаться с вожжами веревочными этот недотепа.
Савва взгрел его по затылку:
– Душу вышибу! В галоп!
Надо же, от одной хорошей затрещины кляча пустилась в такой скач, что лихачей перегоняла.
– Орехово! – тем же тоном и в кассе рявкнул он. – Два первых!
– Дак первые заняты… – начал было кассир. – Чиновники с какой-то напасти все тудема настрополились…
– Для Морозова, душа сопливая! Душу вытрясу!.. – прихватил его за загривок и через окошечко носом о стол хрякнул.
Для Морозова, да под такой крик, что и подскочивший полицейский под козырек взял, место нашлось. Он же в пробежку и проводил до вагона. Паровоз уже стоял под парами.
– Тимофею Саввичу поклон передайте, – еще раз козырнул он, не отходя от подножки, пока не тронулся поезд.
Он явно наказал что-то кондуктору, потому что тот согнал с кресел двух каких-то ошинеленных чинуш и усадил грозных путников.
Савва не обратил внимания, что в вагоне установилась какая-то подобострастная тишина, что многие из пассажиров, в большинстве своем чиновники и полицейские, при его появлении приподнимали фуражки и шапки. Мысли его были уже там, в фабричных цехах, раскиданных по берегу Клязьмы, да и дальше, аж до Ваулова. На Новый год он приезжал к родителям, тоже перебравшимся из Москвы, где была главная контора, в свое родимое поместье. Праздники прошли так себе, в каком-то тревожном ожидании. Родитель ругал каких-то фабричных заводил, мать называла всех «фаброй», а оказавшийся тут же за столом свояк Сережа, с соседней, «викуловской», фабрики, по-родственному пьяненько пророчил:
– Погодите, они еще дадут нам жару!
Отец останавливал его:
– Ты пей да мозги не пропивай.
Мать