на равных. Мать на свой страх и риск налила третью. Под суровым взглядом и своему Тимофею Саввичу наполнила всклень – никогда не зашибавший, он любил полноту, как и во всяком другом деле. И надо же – выпил!
В проницательности ему не откажешь. Ведь сразу догадался, что не с пустых глаз дуется бизон-наследник.
– Дайте собраться с духом, папаша…
– Собирайся, – с понятием отметил покорность сына.
Савва доел кулебяку и запил ядреным клюквенным квасом, какой умела делать хозяйственная родительница, хоть и руками служанок, но под неустанным своим доглядом.
Савве хотелось и в четвертый раз наполнить граненый лафитничек, а лучше – так полный стопарик, но тут уж жди настоящей грозы. Он сказал себе: пора! И начал осторожно, издалека, о чем уже не раз говаривали:
– По вашему совету я поступил, родитель, на химический факультет. Истинно вы всегда утверждали: как покрасишь суконце или там ситчик – так и продашь. Годы эти не гульбой занимался, – усмехнулся про себя, – досконально изучал красильное дело. И с разрешения вашего давно настроился после окончания университета усовершенствовать полученную науку в Англии. Сами говорили не раз: лучшие ткачи – там. Может, даже досрочно расквитаюсь с университетом и попрошу у вас благословения на дальний путь. Если, конечно, ничего здесь не случится…
– А что может случиться? Ну! Англией мне глаза не замазывай. Дело давно обговоренное. С большим сомнением, но я согласился. Здесь-то что?
Дальше ходить вокруг да около было нельзя. Бизон так бизон! Уж тут ничего не поделаешь.
– Долгие лета вам, родитель, но мне хочется, чтоб вы оставили о себе добрую память… Постойте, папаша! – вскричал он, чувствуя, что сейчас перебьет. – Отмените штрафы! Укоротите руки управителям, особенно мастерам! Хоть на часок убавьте рабочий день! Иначе произойдут…
– Не произойдут! – грохнул отец кулаком по столу, так что и хрустальный графинчик пугливо подпрыгнул. – Беспорядков не допущу! Наслушался сплетен? С фаброй якшаешься? Смотри-и, наследничек!..
Савва понял, что ни единый шаг его здесь не остался незамеченным. У отца своя полиция, почище владимирской.
Уехал он в Москву не солоно хлебавши.
И вот недели не прошло…
Вчера началось, 7 января 1885 года; сегодня продолжалось во всей своей грозной силе и необоримости. Десятитысячная толпа молча и несокрушимо стояла перед воротами главной фабрики, а подходили и на подводах подъезжали и с других фабрик. Напротив – шпалеры солдат, и чуть впереди их трусливо маячили жандармы. Это была их работа – усмирять; тащить и не пущать, как говаривали в народе. Показывал лишь свое бесстрашие главный владимирский жандарм полковник Бурков, а его ореховский штаб-ротмистр Устинов жался за спиной. Строго говоря, с его потачки стачка началась. Стоило бы маленько приструнить Тимофея Морозова, чтоб слишком-то уж не вольничал, и рабочие успокоились бы малой подачкой. Штрафы ведь выходили за самые разумные пределы, почитай, половину и без того мизерной зарплаты съедали. Зуботычины и открытое охальничанье с молодыми ткачихами мордастых мастеров. Вечная матерщина