вставила Дженис, – всегда возвращались домой по вечерам, потому что за их домиками так хорошо ухаживали. Белоснежка помогала им поддерживать жилье в полном порядке.
Кокрен подумал о своем собственном маленьком бунгало 1920-х годов постройки на юге Дейли-Сити, всего в нескольких милях по 280-му шоссе от виноградников «Пейс», расположенных на склонах гор Сан-Бруно, и с горестным изумлением отметил, что эти доктора, по всей видимости, сочтут «крайне целесообразным» для него «поделиться» всем этим – в идеале, со слезами и сбивающимся дыханием. И тут же почувствовал, что его лицо покрылось холодным липким потом: он понял, что хочет говорить об этом, пусть даже с этими душевнобольными посторонними людьми, – говорить о комнатке, которую Нина обустроила, готовясь к появлению на свет младенца, об обоях с плюшевыми мишками и переговорном устройстве, которое они купили, чтобы наверняка услышать, если младенец заплачет, проснувшись ночью. Им казалось, что перед ними двоими открыта безоблачная жизнь, и Нина даже купила два смежных участка на соседнем Вудлонском кладбище, как раз по другую сторону шоссе… Но теперь прах Нины покоится во Франции, и Кокрену придется когда-нибудь лечь там в одиночестве.
Тут Дженис прикоснулась к его руке, и он порывисто схватил и сжал ее ладонь, но в его глазах все расплывалось от нахлынувших слез, и Арментроут, несомненно, смотрел на него, и отметина на костяшках пальцев нестерпимо зудела; он высвободил руку, отодвинул кресло и поднялся.
– Я очень устал. – С большим трудом заставив себя внятно произнести эти слова, он вышел из помещения размеренным шагом, задержав дыхание, потому что знал, что первый же вдох прорвется громким всхлипом.
Он кое-как добрел по коридору до своей «комнаты» и рухнул ничком на ближайшую из двух коек, сотрясаясь от рыданий, раскинув руки и ноги по углам постели, будто его самого взяли «на вязки».
– У нее СМЛ, – сказал Мьюр Арментроуту. Он прихлебывал кофе, продолжая рассеянно потирать свободной рукой горло. Они стояли в комнате сестринского поста возле доски назначений и поощрений, и Мьюр ткнул чашкой с кофе в сторону фамилии Дженис, рядом с которой мелом было написано «БОР» – «без огня и режущих» предметов (знак того, что ей, как и большинству других пациентов, нельзя давать в руки зажигалку или ножницы).
– Сволочная мерзкая… либидофрения, – буркнул Арментроут, мечтая о том, чтобы телефон в зале наконец-то перестал звонить.
– Нет, – с некоторым высокомерием ответил Мьюр, явно не принимая шутки. – Неужели вы не видели нового выпуска руководства по диагностике? Синдром множественной личности. То, что раньше называлось ДРИ.
Арментроут воззрился на интерна. Мьюр непрерывно дерзил с тех самых пор, как стало известно о дальнейшей судьбе девушки с биполярным расстройством и ожирением, которую Арментроут лечил и выписал на минувшей неделе: толстушка повесилась на следующий день после возвращения домой.
– У Пламтри нет диссоциативного расстройства идентичности, – сказал Арментроут. – Или, как вы выразились,