партийная (превосходство идеологическое, то есть качественное), коренная москвичка (+!) – соседка Люська («Крыса»), проходя мимо по коридору коммуналки, плещет вам, т.е. мне, в лицо горячей ( иногда холодной) мыльной водой, зачерпнув её кружкой из стиральной машины (или, если холодной – из унитаза, а из родника – никогда). …Ругает дверь вашей комнаты (вы внутри, боитесь) последними словами, угрожает выселить «её» (дверь!?) за сто километров, где прописка немосковская; о, а теперь бьёт, пинает её ногами, обутыми в красные черевички сорок второго размера.
Соседа дядьку Сашку – ещё недавно Александра Ивановича, а сейчас он женился на москвичке – не пускают умываться по утрам в коммунальную ванную: с ленинградской пропиской не имеет права.
«У(правление) В(нутренних) Д(ел) г(орода-Героя) Москвы. Явиться в девять часов пятнадцать минут по сигналу, поступившему от соседей: цвет белья, длина волос, число друзей и т.п. – на грани выселения». … Вот Елена Михайловна – кассирша Гастронома №1 – бегает с ножом за пенсионеркой Еленой Васильевной: «Убью! Сука! Накурила тут мне в туалете! Сука! Я тебя, сука…» « Я тебя, сука (проститутка и т.д.) лишу московской прописки!»
Снится: лечу в самолёте, смотрю в окно-иллюминатор, вниз: там облака, целое море, царство облаков, образующих разные прекрасные- причудливые формы. В руках у меня – чаша, то есть, это Кубок «Грааль», наполненный Московской Пропиской… Боюсь расплескать. Шумит мотор… Навстречу плывёт воздушная, облачная Белая Лошадь. Вечная странница, вечно страждущая… Но этот шум моторa! Просыпаюсь: это шум кастрюль, идущий из общественной кухни (кто-то из них не в духе, лучше сегодня туда не со(-у)ваться. Тихо-тихо (не скрипнуть! Слухов не оберёшься!) начинаю первую ассану. Йога. Йога меня всегда интересовала (не то слово!), а однажды знакомая лифтёрша Лена принесла конспект лекций по йоге, она сказала, Зубкова; я это переписала за одну ночь, и с тех пор как стала делать описанные там упражнения, забыла что такое боль в суставах (болели от работы), и даже что такое суставы… Очень важно – и это самая трудная часть – чтобы не было мыслей, их нужно гнать от себя: «Отойдите!» (Они, сказано там, испугаются и отойдут.) Мысли – сигналы из космоса: «Ужас..» «Люська…» «Ещё хуже…» «Мать-одиночка…» «Коммуналка…» «Ужасно…» Но – нет! – мыслям. Раз. («Один», а не «раз». Никак не переучусь…) Один… Два… Три… Пять… «Кухня детского питания…» Четыре… Пять… Один…
– Кто тут засрал конфорку?! Суки! Понаехал тут всякий сброд! Срань! Рвань! Дрянь!
Собака. Московское раннее утро. У булочной лежит собака. Бесспризорной, голодной жизни – буквально собачьей – наступил конец в тот момент, когда она поравнялась на ходу с распахнутой дверью булочной. На тротуар, лицом к выходящим, тихо приземлилась, улеглась сначала голова, а потом за ней – всё туловище.
– Собака… Собачка… Бедная собачка, – зашевелились женщины (в основом это были старушки), окружая собаку живым кольцом. Ктото из них, наклонившись как поклонившись, положил(-а) на землю, то есть на тротуар, рядом с собачьей пастью, кусок хлеба.