рукав короткий, подол «татьянкой»; куплено в «Детском Мире»…
Весна. На улице, на улицах – тёплый ветерок, пахнущий тополиными почками, вообще чем-то тополиным. Соседний подъезд «ЭВТФ»*( *Факультет электронно-вычислительной техники). Четвёртый этаж. Комната четыреста двадцать пять. Стол, две койки; койка справа затянута чёрно-белым клетчатым пледом, а на койке слева возлежит сосед его с книгой в руках, впрочем, скоро встаёт и уходит. Ещё вижу: тумбочка, магнитофон. Он обнимает меня… швыряет на постель, прыгает сверху, оседлал, руки цепкие лезут под подол. Глаза припадошные. Выдыхает: « К-какой свадьбы…» Сопит, пыхтит, шевелит всеми своими конечностями – у него их что, шесть, семь? Восемь? Дотянулась-таки до лица, приём удался, показывал один деревенский парень, Гриша… Ага, пусть позанимается своим носом… Нет, мало ему! Поддаю ногой магнитофон. Он: « Уходи… Уходи… Идийётка!» Ага, суффикс «к» в болгарском языке… Да я и так ухожу. Ну ладно, я «идийётка» – а где же чай? Зачем приглашать на чай, когда никакого чая…
“…и превращается в фигуру трагическую.”
Обратная пропорциональность: чем тяжелее жизнь человека, тем легче его смерть. (Письма из дома. ) Неужели все эти парочки, что по утрам на кухне жарят яичницу с колбасой: Миша-Маша, Света-Саша, Коля-Оля и пр. – спят в одной постели, спят до свадьбы??? Зачем я написала такое, «выхожу замуж», в деревню? Белла говорит, что я ещё очень наивная. Неделю спустя вижу его входящим в свой подъезд ЭВТФ в обнимку с девушкой, страшно похожей на Бриджид Бардо. Ещё через пару дней – у кинотеатра воркующим с двумя, лиц не видно. Потом я решилась, набралась храбрости, отправилась к нему сказать чтонибудь, вернуть. Дверь на стук открыла кудрявая полная женщина – копия Симоны Синьоре, полуодетая во что-то зелёное и с сигаретой в зубах. Он же блаженно улыбался из-под одеяла. ( Куда девается сосед-с-книжкой-в-руках?!) Что тут можно сказать? «Извините…» («Какой ужас!») Всё что я хочу, это… это…
Изабелла – моя соседка – величавая, пышноволосая, сидит на койке у стола, рассуждает о искусстве, о поэзии, и между тем подкрашивает ресницы, макая миниатюрную щёточку то в тушь, то в литровую банку с водой… Покончила с ресницами. Поправляет пушистую чёлку, глядясь в зеркальце. Из любви к порядку беру со стола банку – вынести, выплеснуть в умывалку, но Белла бросает лениво:
– Оставь, Вилис выпьет.
Вилис – дипломник, красавец из Риги. Взял в привычку каждый вечер навещать нас, на пару минут, посидеть, повздыхать, пожаловаться на усталость, на вчерашний перепой… Он не выказывает предпочтения ни одной из нас ( хотя, думаю, дело тут в Белле), и мы встречаем его вдвоём, каждая на своей койке. Вот, вошёл, сел, вздохнул тяжко: «Н-да-а…» Помолчал. Встал. « Хотите ч…» – предлагаю, заметив его жест в направлении банки из-под ресниц. А-а, поздно, уже выдул залпом, отрыгнул и вышел не прощаясь.
– По-английски, – замечает Белла. – Kак это трогательно
И так – почти каждый вечер. Изабелла из-под Одессы, из семьи многодетной, рабочей.