ещё и человек! …Тебе налить?
Вере захотелось вдруг уйти. Она пригубила ещё из зелёной гранёной рюмки. Такую рюмку, что была у Рафаила Матвеевича, обнаружила теперь в натюрморте, висевшем перед ней. …Краска на холсте начинала перезванивать, бродить, как хмель в янтарной браге.
Заметив Верин взгляд, Рая посмотрела на часы:
– Он на этюдах, скоро не придет, – подлила наливки, взяла две Вериных руки, положила на свои колени. – Сиди, нам надо о многом поговорить.
Вера томилась и, освободив затаившееся меж рук избыточное тепло, …внезапно погладила руку Солодовниковой.
– А-а, ты ещё не знаешь, что Раечка за человек! – В неловкой усмешке возник оттенок, что она не такая уж и достойная особа, добровольно заложившая душу своему повелителю Гулову. А, так себе… И не стоило ей настаивать на том умении жить, какое хотелось разукрасить сейчас в женское своё геройство.
Вера слушала вполуха. На какой-то миг ей показалось, что в Рае возможна обратимость в лучшее. Солодовникова и пыталась сейчас это осознать в себе… проверить, выстроить…
– Ты слушаешь меня? – спросила Рая.
– Да? …Конечно, – полагая, что чувства станут тогда управляемы, как многоместный неторопливый вертолет, который может взлететь и сесть в любом месте. Остановиться, если вероятна катастрофа, и изменить послушно курс…
Рая повторила:
– Ирина, первая его жена, с детьми сюда приезжала. Мой дом для всех открыт. Гулял с Ириной вместе к Оке ходили, рыбу с детьми ловил. Что у них дальше было – не знаю.
– А я знаю, доверять близким надо. …Хотя бы давать аванс.
– Кто близкий, кто чужой, – всё уже непонятно. Если у Ирины от Гулова дети, ещё не значит, что она близкий ему человек. Так и все станут друг другу родственниками.
– …И пацифистами.
– Хм… Так они и не сошлись. Я, говорит, с Ириной и не разговаривал. Мрачнее тучи потом ходил, – всё снасти ладил. Сын к нему просился. И соседи из Казани писали, чтобы Гулов их от матери забрал, – не того вроде бы поведения. Письмо от приятеля со старой работы было. Я заикнулась Митю взять к себе, да мать его побоялась обидеть.
– Обидеть?
– Большой все-таки парень, шестнадцатый год. Спрашиваю, может взять Митю? Гулов взорвался, что ревновать к Дмитрию станет. …Сама рассуди, как с чужим подростком – это ведь не свой!
– Ты много внимания уделяешь мужу? – пытаясь поддержать бессмысленный разговор, потекший по замусоренному руслу.
– Я всё могу для Гулова сделать, лишь бы он был счастлив со своими холстами. От собственных детей ради него отказалась, теперь уж не вернуть. Его детей хотела взять – Диму, Катю! А Гулов не нашел другой благодарности, как бездушной меня всю жизнь называть. Ластится каждый раз ко мне, но я-то знаю, всё равно не ценит!
– Гулов всегда мне говорит, где бывает, – продолжая изучать Ветлову. – Пятки пришёл целовать под утро – ещё тогда, когда от вас явился. И не нужны мне такие спектакли! На моей постели сидел, ноги гладил, просил