кто стоит, цигарки крутят. Дети притихли. Все поняли, что смерть идет. Осенью поздней картошку тоже забрали. Зиму мы еще пережили, а весной пухнуть стали. Малые кричат, хлеба просят. А я сама еле на ногах стою, шатает, а их уговариваю. Тогда весной 33-го умерли Галя, Митя, Степка. Жальче всех было Степку, безобидный малый был, ласковый, тихий… И умер тихо. Живот вздулся, посинел весь, голова как шар на ниточке, все жилки видны… И умер.
Дед в город снова ходил, ехать уже было не на чем, всю животину съели. Собак, кошек – и тех поели. С месяц его не было. Вернулся, сказал, что в городе хлеб по карточкам дают, 700 грамм на рабочего, а в колхоз скоро пришлют зерно. А люди умирали, дети и старики сперва, потом мужики. Бабы выносливее оказались. Из 500 человек, которые жили, осталось 15 дворов. Семьи были до этого большие, от 7 до 15 детей. Вот хлеб привезли, а вокруг мертвые. Нас забрали оставшихся и отвезли в город. Там накормили, хотели везти в другое село, да мы не поехали.
«Коммунары»
Колесникова Антонина Егоровна, 1907 г., дер. Лебедята.
В 1929 г. в Успенском образовалась коммуна. Мой муж, большевик, был ее председателем с первого дня. Сначала в ней было всего два хозяйства. Называлась коммуна Сталинской. Жили коммунары в бывшем кулацком доме, дружно, в ладу жили. Скоро в коммуну вступили батраки, бедняцкие хозяйства. Многое было неясно, кое-что даже пугало, но, в общем, все увлекательно, интересно. У каждой семьи была своя комната. Столовая – общая для всех. Обеды готовили женщины по очереди. Сначала в коммуне все обобществлялось. Мы с мужем сразу сдали молодую лошадь, двух коров, шесть овечек и свинью.
Работали коммунары споро: с утра до вечера в поле, на лугах. Женщины обычно ухаживали за скотом. После ужина все собирались вместе. Устраивали коллективные читки газет книг, беседовали. Мы построили коровник, свинарник, 12-квартирный жилой дом (в нем сейчас школа). Кулаки и подкулачники, все, кому Советская власть не по нутру, люто ненавидели, злобствовали по адресу каждого из нас. Жизнь членов коммуны была в постоянной опасности. Поэтому у нас было оружие – несколько винтовок с патронами. Мужчины обучали женщин стрелять.
Враги коммуны пытались нам навредить. Помнится, как-то ночью один из наших, Егор Григорьевич, застучал протезом по коридору (на гражданской он потерял ногу), мой Павел проснулся, открыл дверь:
– Что стряслось, Григорьич?
– Поднимай мужиков, Павел! У скотного двора бродят кулаки.
Мужчины с винтовками выбежали из дома и отогнали выстрелами вверх кулаков, пытавшихся поджечь двор.
Однажды Маша, жена Егора, моя хорошая подружка, прибежала ко мне на ферму расстроенная. Оказалось, что на моего мужа готовилось покушение. Какой-то неизвестный парень, подкупленный кулаками, поджидал Павла с револьвером в руке за дверью в сенках конторы. Его заметил сынишка коммунара Ивана Аверьяновича и рассказал отцу. Тот вместе с братом Игнатом тихо подошли сзади, схватили опешившего парня и разоружили. Он сознался, что хотел убить председателя коммуны. В то