казнь, под Уголовный кодекс, под расстрел. Пуля, но по закону. И картинка хорошая, все как на Западе, все как у людей, понимашь: Хасбулатов и Руцкой идут, сложив за спиной руки, на казнь, а вокруг – ликующие крики демократической толпы. (Пометка в ежедневнике Президента: «Площадь: использовать Новодворскую».) И – рокировочка: вместо Хасбулатова, понимашь, – академик Юрий Рыжов, коль он отказался от должности премьера, вместо Руцкого – Галина Старовойтова…
Он был агрессивно провинциален, этот человек.
Жуткое одиночество. Именно так, жуткое.
Ельцин очень хорошо помнил этот день, точнее, вечер: 22 сентября 1991 года.
Все началось именно тогда, 22 сентября, – с записки Бурбулиса на его имя.
Понеслись центробежные силы!
Ельцин не любил читать; в Кремле знали: бумаги, которые идут к Ельцину, должны быть короткими, три-четыре фразы, максимум – пять.
Нет уж: коротко писать Бурбулис не умел.
Ельцин… чуть больше года прошло, а как красив, как молод… да-да, как же молод он был тогда… Ельцин… взял в руки красивый компьютерный текст и еще раз прочитал слова, подчеркнутые Бурбулисом: «Совершенно очевидно, что, столкнувшись с фактом создания нового Союза, Президент СССР будет вынужден немедленно подать в отставку…»
«Верно, – подумал Ельцин, – так и надо, удар под дых. Три республики сразу, одним махом, образуют новое государство – Союз Независимых Государств, как пишет Бурбулис, хотя о названии надо, конечно, еще подумать. А может быть, не три, может быть, и больше… Назарбаев, Снегур… – хотя Назарбаев маму родную продаст, это точно, он никогда не тяготился моральными ограничениями!
Назарбаев очень хотел, чтобы Горбачев сделал его вице-президентом (была такая идея), потом – премьер-министром, Горбачев не возражал, хотя и думал в то время об Александре Яковлеве, потом – о Собчаке. Нет, Нурсултан Абишевич всегда будет крутиться между ним и Горбачевым как соленый заяц – вот хитрый казах!»
Ельцин встал и подошел к окну. Ночью Кремль был чуден, красив и казался большой, невсамделишной игрушкой-пряником.
«Как страшно…» – подумал Ельцин.
Он тихо смотрел в окно. Отъехала чья-то «Волга», и Ивановская площадь совсем опустела.
Ельцину было стыдно. Ельцину было стыдно за самого себя. Как человек, как лидер, он был сильнее и решительнее, чем Горбачев, но Горбачев в Кремле был как рыба в воде, а Ельцин – как слон в посудной лавке.
Горбачев позорил Ельцина несколько раз; сначала – октябрьский пленум, потом – кино о его поездке в Америку и, наконец, случай на Успенских дачах, когда Ельцину пришлось соврать, что его столкнули в водоем. Отбиваясь от Горбачева и КГБ, Ельцин вдруг догадался, что он, Ельцин, не очень умен. Страх снова, еще раз, оказаться в дураках был у него так силен, что превратился в комплекс: не напороть бы.
Документ лежал на столе. Ельцин знал, что Бурбулис – рядом, у себя в кабинете; по вечерам Бурбулис никогда не уезжал раньше, чем Президент…
Горбачев,