ли матушка?
Настойчивый стук всё же вызвал к двери хозяина мелкого магазинчика на углу улицы. Сонным голосом он выразил грубое неудовольствие в столь раннем моём визите, но, когда услышал сквозь облицованные металлическими листами доски о несчастье сгоревшего дома важных людей и беде, тронувшей нашу улицу, не без ропота, но всё ж отворил дверь, впустив незваного гостя. О хвори он ответил, что ничего ему не известно, и тут же запричитал о трагедии, которая развернётся теперь, жалобы его на счёт низкой прибыли, а теперь и вовсе, возможно разорения не тронули меня. Я спросил его о возможности умыться и примерить чистую одежду. Казалось, только теперь он уразумел мой внешний вид и почуял вонь, испускаемую гнилой грязью, оттого и скорчил противное выражение лица, при котором морщины складывались в ещё большее, чем прежде, уродство. Хозяин магазинчика хмуро покачал головой и, закатав рукава ночной рубашки, уже собрался было выпроводить меня прочь, но я выдернул из внутреннего кармана пиджака золотые часы на платиновой цепочке, простого и строго рисунка, пленявшей истинными своими качествами, а не показным блеском, и протянул ему. Он сухо моргнул и взял мой презент. Склеры глаз отливали желтизной. Дней пять – самое большее неделю – следует мне ошиваться рядом и, как жадный старикашка умрёт, верну себе часы, отданные за бесценок, а точнее за пару башмаков, брюки со стёртыми коленками, ситцевую рубаху и облезлую куртку. Возможность воспользоваться умывальником и куском мыла я скорее считаю одолжением, нежели частью разорительной сделки. Скромно дёрнув головой в выражении лживой благодарности, я отправился в центр города, где надеялся утешить душу прогулкой в сквере. На прощание хозяин магазинчика крикнул что-то невразумительное и сплюнул под ноги.
Грязная весна.
Я глянул на золотые часы и отправился на прогулку в сквер, следуя новоприобретенной ежедневной привычке. Белое покрывало сошло с земли, обнажив гадский мусор, накопленный за зиму под снегом. Горькие окурки, полиэтиленовые лоскутки, смрадные собачьи испражнения, рванные упаковки выброшенных подарков. Разбитые мёртвые машины, недвижимые многие десятилетия, вереницей стояли вдоль серобетонного бордюра. Голые деревья с острыми ветками, валежник. Сухой шиповник с иссохшими ягодами. Зелёное месиво плесневелой земли на клумбах.
Светло-серое одеяние. Я замер. Сердце задрожало, лёгкие размякли, сознание умолкло. Медленно, вкрадчиво я вгляделся в безликую толпу, пытаясь выхватить из общей массы безынтересных людей его. Нельзя бежать, нельзя стараться поймать, нужно случайно, как бы невзначай следовать за ним, не замечая, не слыша, не чувствуя, но зная, что он перед тобой, там среди прохожих. Иду вперёд. Он тронулся, шёл не оглядываясь, не замечая меня. Ковылял по улице, то и дело без причины меняя сторону, по которой идти, сворачивал за угол, терялся в толчеи, но через мгновение обнаруживался, стоявший в стороне под навесным тентом, и вновь продолжал путь. Стал накрапывать